Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Патреты в газетах есть. У меня, к примеру, газетка с Лениным имеется, ачинская чекистка подарила. Могу уступить.

— Спасибо.

— Хотя зазря все эвто! Зачем патрет, коли уезжаешь? Значится, отставку дали! Партейный, а кому-то, милок, не пондравился, нет… Ето завсегда так бывает, коли возведут на тебя напраслину.

— Дело говори, Автамон Васильевич.

— Левольверт сдашь али как?

— С собой заберу, — теряя терпение, сказал Дмитрий.

— Ты ж боишься домой приходить без левольверту. Напакостил, поди, дома-то! — торжествующая улыбка тронула его поблекшие, все в морщинах губы.

Автамон петушился, ему нравилась беседа с занозинкой да подковыркой. Сейчас он точно попадал в цель, догадываясь о незавидном настроении Дмитрия. Был комбатом, ходил в великом почете, а уедет, можно сказать, совсем голеньким.

— На каку таку службу подашься? В комиссары?

— Подумаю, Автамон Васильевич. Может, и в комиссары.

— Возьмут ли, а? Ну, думай, думай, на то тебе голова дадена. А ежели каков капитал в наличии, так лучше и совсем не служить. Деньжонок, поди, с собою везешь изрядно?

Если бы кто-то по-дружески спросил об этом, Дмитрий откровенно признался бы, что у него теперь за душой ни копейки. Кое-что он приберегал на всякий случай, да пришлось заплатить за недостающий парный фургон, который еще в двадцатом в Красноярске оставили, когда повернули в тайгу, — ничего не поделаешь, нужно платить, коли значится в имуществе батальона. Но фургон Дмитрий хоть когда-то видел своими глазами, а о пишущей машинке «Идеал», за которую тоже пришлось раскошелиться, не имел никакого представления. Наверное, кто-то что-то напутал.

Однако Автамону Дмитрий ответил совсем по-иному. Похвалился, что наличности предостаточно, даже лихо, как завзятый барышник, хлопнул себя по пустому карману:

— Жалованьишком не обижали, Автамон Васильевич. Уж ты должен бы понимать.

— Власть у одних берет, а другим воздает. Эвто ладно, чо полюбился ты ей, куды уж лучше. Значится, жизня твоя будет не как у всякой твари, а вполне обеспеченная на все времена. Только, купаясь в меду, других-то взгадывай, гражданин-товарищ.

— Кого это — других? — грубо спросил Дмитрий.

— Вот хоша бы и меня, как есть великого грешника. Разве добра не желаю? Вспомни, ведь овец тебе отдавал? Да только не взял ты, а напрасно.

— Почему так? — Дмитрий выжидательно посмотрел на старика.

— Потому как брешешь все про свой капитал. Может, чо и завалилось за подкладку, не спорю, так долги-то, долги — куды их денешь?

— Какие долги?

Автамон порылся в частых складках зипуна, но ничего не нашел. Однако это его нисколько не смутило:

— Вот каки, гражданин-товарищ. Тут где-то у меня была меточка. Бумажка памятная. Да я и так все в голове держу. А чо? Должок за тобой малый есть, комбат. Получить бы, чтоб, как водится, по-честному…

— Ты что-то путаешь, Автамон Васильевич. Ветшаешь, поди, — покрутив пальцем у виска, сказал Дмитрий.

— Никак нет, любезный. Ты просил меня за Антониду, так я корову без разговору свел ей. Второго телка ждет Антонида. Вот и пожалте теперь расчетец, чтоб по-справедливому. Тогда и езжайте на все четыре, куды хочешь. Держать не стану.

Дмитрий рассмеялся: и впрямь забавным показалось ему сказанное Автамоном. Но он тут же оборвал смех и серьезно сказал:

— С Антониды получай.

И тут Дмитрий вспомнил, как Антонида угощала его печенюшками. Так вот за что! Думала, комбат вернул ей зарезанную Леонтием корову. Но мясо-то она, хитрая, не отдала на батальонную кухню, словчила, а что съедено при выпивке, так то не в счет.

— Не думал я, что так у вас обстоит, у партейных. То ись друг-то друг, а табачок врозь.

— Врозь, — подтвердил Дмитрий. — Так уж оно полагается. И прощай!

Автамон ушел недовольный, сердитый, в тот же день устроил Антониде скандал на всю станицу, а та палкою проводила его со двора, выкрикивая, что опять ее обижают, что она совсем ни при чем и пусть кровопийца навсегда оставит ее в покое. Дмитрий слышал их перебранку, но решил, что вмешиваться не стоит, и не сделал из дома ни шагу.

А назавтра Татьяна мимоходом зазвала его в школу. Дмитрий застал у нее своего бывшего ординарца Костю. Костя смущенно отвел взгляд и, как бы оправдываясь, что теперь вынужденно придерживается чоновского командира, сказал:

— Грибоедова ставить будем. С музыкой!

У Дмитрия снова стеной поднялось в душе ревнивое чувство. Конечно, новый командир с интеллигентными манерами. Он и польку, и вальс станцевать может, и по-французски, поди, лопотать умеет.