Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Пальнуть бы сейчас по конвоирам! Но не за этим Иван спешил сюда, да и нужно ли дразнить падких на облавы и перестрелки парней из ГПУ? Ничего не поделаешь, такая уж у них работа.

И вдруг Иван приподнялся на носках, напружинился всем телом и замер от удивления. Он не мог обознаться: в телеге был Гришка Носков, это его везли в тюрьму. Гришка, с которым многие годы дружил Иван, которого пожалел, когда тот решил самовольно покинуть атамана.

Теперь Ивану не было его жалко. Пусть везут, пусть допрашивают, сам он захотел того. И был бы Иван дураком, если бы хоть что-то сделал для его освобождения! И то правда, что навредить соловьевцам Григорий уже не мог: они давно перебазировались в глубь гор.

Соловьев еще раз коротко взглянул на Григория, когда подвода чуть ли не вплотную приблизилась к кустам черемухи, в которых сидел Иван, и тут же потерял к бывшему своему дружку всякий интерес. На другой, пароконной подводе — легком, с лакированными металлическими крыльями ходке — ехала в компании длинного, как жердь, возницы Сима Курчик. Она подремывала, поклевывая орлиным носом, такая же, какою он видел ее два с лишним года назад. Только лицо у Симы заметно похудело, заострился подбородок и сильнее выдвинулись темные скулы. Видно, недосыпает, гоняясь за такими вот субчиками, как Соловьев.

Иван не решился подослать к ней Миргена, не вышел на дорогу и сам, боясь, что может раскрыть перед чекистами Симину тайну. Обстоятельства и так складывались для него вполне благополучно. Сима должна была ночевать в Малом Сютике, там где-нибудь и состоится долгожданная их встреча.

Уже затемно, убедившись, кто чекисты действительно остались ночевать в селе, и точно установив двор, куда определилась на постой Сима, Иван послал ей с Миргеном записку, чтобы возможно скорее пришла к реке, он будет ждать ее под обрывом, напротив того места, где сливаются воедино Белый и Черный Июсы, образуя могучую реку Чулым.

Он давно ждал Симу на пустынном берегу, вслушиваясь в сонный плеск воды, в рассыпанный по селу собачий лай и приглушенные, как из-под земли, людские голоса, в тихое потенькивание какой-то крохотной птички в кустах, совсем рядом с ним. С реки знобкими волнами наплывала ночная сырость, пахло пожухлой осенней травой и прелым деревом. Ветер приносил и другие запахи со стороны степи, они напоминали Ивану счастливые поездки в ночное в далеком-далеком детстве. Среди этих смешанных запахов улавливалось пряное, кружащее голову дыхание душицы. Целебное дыхание родной стороны.

Иван был здесь не один. Он знал, что теперь за ним из-за прясел ближнего огорода пристально наблюдает Мирген, готовый пустить в ход оружие и прикрыть отступление атамана к коням, стоявшим под седлами у нависшего над водою старого осокоря. Иван слушал возникающие и тут же избывающие вечерние звуки и легко, совсем по-рысьи, делал несколько скользящих шагов по примятой траве, затем останавливался и снова слушал, до боли напрягая сверлящие сумрак глаза.

В переулок выплыли две фигуры, одна за другой они потянулись к избе, прижались к обегавшему усадьбу забору и на некоторое время совсем потерялись, как бы растаяв в непроглядной тьме, и появились опять уже поблизости от Ивана. Он невольно сунул руку за борт тужурки и нащупал теплую рукоять нагана. Его не могло не встревожить, что к нему приближались двое.

«Неужели предала, сука?» — со злостью подумалось ему.

Затем он решил, что это забрела в переулок какая-то случайная парочка. Пообнимаются и уйдут. Впрочем, это могли быть и дружинники, охраняющие село от людей Соловьева.

Иван напряженно ждал. Он уже готов был отступить под надежное прикрытие обрывистого берега, где был бы в полной безопасности, когда услышал грубоватый голос Симы:

— Иди.

Ей с готовностью что-то бойко ответил надтреснутый басок. Фигуры быстро разделились. Затем, натыкаясь на острые выступы штакетной ограды, Сима спустилась к воде.

Соловьев предупредительно шагнул навстречу. Она протянула ему свою маленькую руку, и он коротко и благодарно пожал ее.

— Кто энто? — строго спросил Иван.

— Свой человек, — сдержанно ответила Сима.

— Не темни, краля.

— Чекист.

— Ничо себе — свой, — недовольно буркнул он, подумав, что это в характере Симы — ошарашивать людей дерзкими, сногсшибательными словами и поступками. Так она познакомилась с ним и в вагоне, так же свела Ивана с Макаровым. Ей нравилось выставлять напоказ свое презрение к опасности, это не только поднимало во мнении других, но, важнее всего, — и в собственном мнении. Когда-то здорово страдал этой хворью и Иван, да немного подлечился в окопах, хотя прилипчивая напасть эта посещает его и теперь от случая к случаю, хочется ему выглядеть много получше да поумнее других, хочется — и баста.