Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Пробуждение не приносило желаемого покоя. Иван чувствовал, что с ним должно вот-вот произойти что-то значительное и, пожалуй, необыкновенное. Он ждал его и в то же время боялся, как огня. Порой ему казалось, что он не выдержит такого адского напряжения и медведем заревет от мучительной досады и отчаяния, от тоски и одиночества. Но он понимал, что от звериного крика ему не станет легче, потому и молчал, угрюмо обдумывая нынешнее свое положение.

Он недоумевал, откуда Мурташке стало известно место базирования отряда. Если Мурташка прежде появлялся где-то поблизости, то непременно увидели бы тайные караулы, расставленные Иваном вокруг лагеря. И если об этом знает один человек, то почему не могут знать многие? И не время ли уходить отсюда, как говорят, сматывать удочки?

Иван не отпускал Мурташку домой. Нелюбов рвался в Монголию и хотел иметь надежного проводника. Мурташка подходил ему по всем статьям: дорогу знает, известен всем охотникам этого края.

Но хакас отговаривался нездоровьем. Маленький, тщедушный, с восковым лицом, густо иссеченным морщинами, он и производил впечатление серьезно больного. Он советовал сотнику поспрашивать проводника в улусах, близких к монгольской границе, а по здешней степи можно пройти и так, держа направление по солнцу.

Нелюбов нажимал на Ивана, чтобы тот, по старой дружбе, все-таки уломал Мурташку Для очередного объяснения собрались втроем в штабной комнате. Когда-то это была одна из спален Иваницкого, теперь сюда занесли небольшой ломберный столик, поставили вдоль стен две грубо сбитые скамьи.

Мурташка покачивал сивой головой и посмеивался, как бес, тихо, чуть слышно, своим дремучим мыслям. Его нисколько не удручало положение пленника, в котором он находился. Не все ли равно, где жить, размышлял он, дома еще нужно каждодневно заботиться о еде, а тут досыта накормят и напоят чаем. К тому же летом он любил ночевать на свежем воздухе, особенно в тайге, рядом с горьковатым дымком костра.

Хитрит охотник, натуральным дурачком прикидывается. Сурово заходили и насупились рыжеватые брови Соловьева:

— Хватит!

— На гору поеду за маралом, — вдруг серьезно сказал Мурташка.

Не обратив внимания на оброненные им слова, Иван спросил:

— Как нашел нас?

— Следом бежал, тайгу нюхал. Куда ворона летит, туда и глядит.

У Ивана отлегло от сердца. Слышал он, что охотник по невидимым для других приметам способен узнать все, что было в тайге не только сегодня, но и неделю назад. Сам Иван был знаком с таким же следопытом на Теплой речке, тот, как собака, верхним чутьем определял по запаху, кто прошел тайгою: человек или зверь.

— Помоги, — попросил Нелюбов.

— Ой, и прилип, парень! — с досадой сказал охотник. — Совсем.

Нелюбов не обиделся. Ему было сейчас не до амбиции, он готов был просить, унижаться, если хотите, даже перед более ничтожным существом, чем этот инородец, чтобы только скорее покинуть эту страшную страну, которая упала и рассыпалась в прах, как старое трухлявое дерево. Россия, которую можно и нужно было любить, отстраивать и грудью защищать от врага, давно кончилась, она отошла в полное небытие, а возникшее на ее месте чужое государство было для него совершенно незнакомым и противоестественным. Жить в этом государстве у сотника не было сил. В любую вонючую клоаку, в преисподнюю, куда угодно, только подальше от хваленого большевистского рая.

— Помоги. Я знаю, ты добрый егерь, — стараясь улыбнуться и елозя руками по столу, говорил Нелюбов, в глазах у него при этом была глухая, смертная тоска.

Но Мурташка чего-то недопонимал. Он упрямо отбивался от сотника, как от надоедливого паута:

— Куда идешь? Замерзнешь в Монголии. Там мороз и ветер. Башка у тебя дурной, пожалуйста. Зачем идти туда русскому человеку?

— Ну, это мое дело, — оборвал его Нелюбов.

— Тогда иди сам! — грубо проговорил Мурташка.

Иван воспользовался возникшей перепалкой, чтобы убедить сотника отказаться от несбыточной затеи, было просто жалко его. Иван сказал ему: не лучше ли, не искушая судьбу, подождать здесь, когда все кончится. Нелюбов желчно усмехнулся:

— Что кончится? Грамотешки у тебя мало, Ваня. Пришествия господня уже не будет, его отменили.

— Не стоит надеяться?

— Не стоит, Ваня. Все ложь и обман. Под Россию давно подвели фугас. Отслужили по ней панихиду.

Нелюбов смолк. Он молчал несколько долгих минут, подыскивая веские аргументы, которые окончательно убедили бы Соловьева в его, Нелюбова, правоте. Ему казалось, что это его долг: раскрыть все свои карты и исповедаться перед бывшим своим ординарцем. А сам Соловьев пусть поступает, как ему заблагорассудится, обращать его в свою веру Нелюбов не станет.