Андрей Лещинский - Ребра жесткости

«Теперь, — подумала Тамара, но не сама, а мыслями того, кто сбоку смотрел на них, — она должна пожертвовать собой. Отдаться этому холодному и чужому человеку. Заставить его выть от счастья, а потом выполнить обещанное. Она так красива, что легко с этим справится». Ей захотелось, чтобы скорей началась эта тревожащая воображение и как-то болезненно волнующая сцена. Она сняла халат, бросила его на стол, сказала Егору:

— Слушай, может, хватит разговаривать? Ты для чего меня сюда притащил?

Пошла в спальню, слыша и зная, что Егор встал и молча идет за ней.

Она не захотела ложиться на бархат, потянула за край. Тяжелая ткань сопротивлялась движению, морщилась и неприятно шуршала, она тянула ее, как рыбак может тянуть тяжелую сеть из глади вод, любовно глядя на обилие улова. Ткань наконец съехала на пол, она откинула одеяло, сняла туфли и трусики, легла на гладкую, туго натянутую и абсолютно чистую и свежую простыню. Легла на спину, руки свободно уложила по бокам, ноги развела немного и согнула в коленях. Повернула голову направо, увидела неожиданно пунцово-красного — это было видно даже в неярком свете, истекавшем из прихожей, — Егора, снимавшего носки, и закрыла глаза.

Тамара была честной девушкой. Егор получил все, что мог взять, все, о чем мечтал и хотел исполнить, о чем мечтал, но думал, что в жизни такого не бывает, и то, о чем вообще не мечтал и не думал. Он истек обрывками мыслей, души и любовных желаний, смешавшимися с тем, что осталось от Евгения Викторовича, все приняло в себя горячее, гибкое и напряженное тело бешено возбудившейся близким исходом события Тамары.

Евгений Викторович проснулся в десять часов утра из-за того, что в прихожей громко звонил телефон. Это был не его мобильник, а старый грязный аппарат хозяйки. Он не знал телефон квартиры, ему сюда не должны были звонить, он думал, что позвонит и перестанет, что это не его, а хозяйку или просто ошиблись номером. Евгений Викторович лежал на спине в полной расслабленности и каком-то вялом блаженстве. Он забыл о снах, которые тихо развлекали его прошедшей ночью, он удивлялся тому, что был почти что уверен, что темнота только что покинутого им туннеля вобрала в себя все неприятности и что впереди его ждет что-то легкое и хорошее. Он не хотел вставать. Телефон перестал звонить. Потом звякнул один раз, замолчал, потом еще раз, снова перерыв, потом пять раз, перерыв, потом три, потом шесть... Получалось сто пятнадцать-тридцать шесть. Дальше должна была быть девятка — продолжение номера Бориса Алексеевича. На середине трезвона Евгений Викторович снял трубку и прислонился голой попой и плечами к грязной стене — такая слабость осталась в теле памятью о вчерашних удовольствиях.

— Але, Боря, чего ты?..

— Давай. Я тебя жду.

— О, господи... Прямо сейчас, что ли?

— Слушай, ты что? Не понимаешь? Совсем уже?

Он повесил трубку. Через пятнадцать минут небритый, немытый, расслабленный Евгений Викторович вошел в вестибюль конторы Валентина Юрьевича. Через проходную его не пустили, сказали подождать. Скоро спустился со второго этажа Борис. Он был очень хмур, странно неопрятен, в как будто грязноватом темно-коричневом костюме, несвежей белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей и незатянутым черно-желтым, горизонтально полосатым галстуком. Волосы поблескивали, как от пота, на плечах пиджака были редкие точки перхоти. Наверное, он ночевал здесь же, не раздеваясь.

Он провел Евгения Викторовича внутрь. Наверх они не пошли, а пошли в какую-то комнатенку с железной дверью и без окон, размещавшуюся за комнатой охраны. Сели за грязноватый светло-желтый стол на разболтанные скрипучие деревянные стулья. Боря развязал папку, лежавшую на столе, вынул несколько листов бумаги, пододвинул их к Евгению Викторовичу, сказал:

— Давай.

Евгений Викторович просмотрел бумаги. Все. Карьера кончилась. Совет директоров принял решение об увольнении его с должности генерального директора на основании его личного заявления. Еще надо было подписать акты проверки его деятельности ревизионной комиссией, акт передачи печати и балансовый отчет предприятия. Он не колебался ни секунды, он и не верил никогда в эти миллионы. Схватил ручку и, чуть не в судорогах нервного возбуждения, нацарапал полтора десятка раз свою подпись. Спросил:

— С Валей можно поговорить?

— Нет. Ты чего? Не понял?

— Так... То есть все?

Боря вдруг ни с того ни с сего улыбнулся.

— А может быть, тебе так и к лучшему?