Андрей Лещинский - Причина смерти

Обложка не обманывает: женщина живая, бычий череп — настоящий, пробит копьём сколько-то тысяч лет назад в окрестностях Средиземного моря.

И всё, на что намекает эта телесная метафора, в романе Андрея Лещинского действительно есть: жестокие состязания людей и богов, сцены неистового разврата, яркая материальность прошлого, мгновенность настоящего, соблазны и печаль.

Найдётся и многое другое: компьютерные игры, бандитские разборки, политические интриги, а ещё адюльтеры, запои, психозы, стрельба, философия, мифология — и сумасшедший дом, и царский дворец на Крите, и кафе «Сайгон» на Невском, и шумерские тексты, и точная дата гибели нашей Вселенной — в обозримом будущем, кстати сказать.

Ничем таким в наше время никого не удивишь, конечно, и не заманишь, — и это даже к лучшему. Сила этого романа не зависит ни от качества материалов, ни от конструктивных особенностей.

И это предисловие, в сущности, — лишнее. Как и картинка на обложке, оно — всего лишь опознавательный знак, причём для немногих, — или попытка подсказки: раскройте роман на любой странице — вдруг именно такую прозу вы любите?

Речь не о слоге — не такой уж он безупречный, да и фраза тяжеловата (и диалог, по-моему, не особенно искусный), — слог хорош ровно настолько, чтобы, почти не замечая его, читатель насладился существованием, где реальность, любая, до последней частицы, осмыслена воображением — облучена умом.

Это чувство трудно объяснить, не с чем сравнить — и не нужно; кто его испытал, тот знает, а первый раз у каждого свой. В прозе бывают разные радости, но иллюзия всепроникающего понимания — даёт волшебное горестное веселье.

Скука жизни тут не просто забывается на время — но как бы навсегда отменена.

Андрею Лещинскому — лет сорок пять, роман втайне обдумывает личную участь — и судьбу поколения, неуязвимого, казалось, ни для какой лжи, но всё-таки обманутого, как и остальные. Что же управляет судьбой? Необходимость? Случайность? Оказывается, ни та, ни другая — но Произвол, причём беспристрастный, но не безразличный — любознательный азарт игрока: Некто забавляется мирозданием, выведя его на экран персонального компьютера, ему интересно, а мы умирай, воскресай, терпи…

Чуть не забыл: название романа — не полицейское, не медицинское. Чудом уцелевший фрагмент из сочинений античного какого-то мудреца, тёмное такое предложение: «Причина Смерти — Любовь».

В последнюю декаду восьмого месяца по солнечному календарю, с некоторых пор называемому августом, последней четверти последнего века последнего полного тысячелетия новой или же нашей, но все равно последней эры на высокой скамье из полированного гранита сидел молодой человек, вокруг которого вращался мир. Естественнее было бы самому вращаться вместе с миром, даже если пронзен осью, однако молодой человек был неподвижен, а вращение начиналось приблизительно в шаге от него. Сосредоточиться на размышлениях было трудно, внутри тоже что-то вращалось, но для мозга не было загадок, объемность неподвижной оси легко делалась очевидной, и молодой человек в суровом умилении следил за движением окружающей материи.

Вращался неподвижный пол, тускло блиставший серыми пятнами в неукрытых грязью местах, и еще одна каменная скамья поодаль, поставленная покоем. Люди, сотнями метавшиеся по полу меж красных стен со многими чёрными дверями, создавали иллюзию беспорядочного движения, но это был обман восприятия, затрудненного безостановочным вращением, скорые и легко выявлявшиеся совместным и дружным усилием мысли и зрения окончания нехитрых траекторий были немногочисленны — все исчезали в дверях или уносились грохочущими потоками в концах огромного подземелья.

Молодой человек понимал, что оказался в центре мира не случайно, однако не желал подпитывать исключительность ненужной заносчивостью, поэтому искренне и доброжелательно глядел на людей, он хотел видеть и различать их лица, сотни и тысячи лиц, разных и по-разному, но равно любимых тем, кому положение дало эту неизбежную возможность, кто единственно неподвижен среди принужденных к движению, кто не желает унизить себя высокомерием и презрением и не обратит своим взором эти глаза, эти лица в единое лицо кружащейся толпы.