Андрей Лещинский - Ребра жесткости

— Женька, ты где?

— Ой, кто это звонит! Какая честь, какое счастье! Доброе утро.

Звонок Елены Аркадьевны был хорошим знаком. Она звонила только по важнейшим и, так сказать, интимнейшим делам, и потом, Евгений Викторович знал, как обращаться с высокопоставленными доверенными дамами.

— Кончай дурака валять. — Он услышал улыбку, чуть ли не смех. — Ты, правда, где сейчас?

— В центр еду.

— Ты едь к нам. Можешь быть не позже полдвенадцатого?

Это был не вопрос. Следующее слово, произнесенное Евгением Викторовичем, не было ответом, а означало лишь то, что он услышал и понял.

— Конечно. А хоть намекнуть можешь?

— Гоша подойдет. Может быть, ты понадобишься.

— Ага. Ну, давай.

— Все.

Он ни мгновения не колебался, конечно, безусловно и без всяких глупостей он будет к полдвенадцатого, даже подумать нельзя о том, чтобы ради личных дел отказаться от такой встречи, но теперь как раз начал думать, что же делать с личными-то делами. Евгений Викторович приехал к себе, выпил чашку кофе, предупредил, что его не будет целый день, сел в машину и сказал шоферу ехать к «Европе». Пока то, пока се, время шло к одиннадцати. Он зашел в кафе, осмотрелся. Народу не было, Тамары не было, мимо шла беленькая невысокая официантка со знакомым лицом. Девушка была чистенькой, аккуратной, но некрасивой и несимпатичной. Такими здесь были все официантки, и Евгений Викторович, иногда задумываясь об этом, не мог понять до конца, в чем суть такого подбора кадров.

Официантка узнала его, помнила Тамару, охотно взяла пятьдесят рублей и пообещала передать записку. В двадцать минут двенадцатого Евгений Викторович вошел в приемную Валентина Юрьевича, привычно отреагировал на ритуальные улыбки секретарши и воинственные жесты охранников, узнал, что у Валентина Юрьевича совещание, и пошел не направо, в кабинет, а налево, в комнату помощников.

Два окна, два письменных стола, два компьютера, холодильник, огромный ксерокс, телевизор, на стенах самодельные плакаты, изображающие высших московских чиновников и политиков в насмешливо-оскорбительных и смешливо-дружественных тонах. Прохлада из потолка, разбросанные бумаги, высокое кожаное кресло за одним столом пусто — Борис куда-то уехал, в другом, слева от двери, сидела Елена Аркадьевна и, немного щурясь, раскладывала яркий многоцветный пасьянс на изумрудно-зеленом экране дисплея. Она была высокой, коротко стриженной, очень стройной сорокалетней шикарной блондинкой. Размеры юбки соответствовали темпераменту, ноги в черных, мягко узорных колготках уводили взгляд Евгения Викторович в полутьму под столом и где-то в немыслимом удалении заканчивались — он не видел, но знал — итальянскими туфлями на высоких каблуках. Над темно-зеленой полоской юбки блестела красными атласными переливами тугая блузка. Кольца, серьги, цепочки мигали, звенели, сочетались с воинственной раскраской тонкого лица, и, как всегда, Евгений Викторович начал улыбаться и предполагать какое-нибудь скорое и приятное событие.

— Ну, чего, как дела? — Елена Аркадьевна перегнала последнюю карту с одного места на другое, пасьянс сошелся, компьютер сыграл что-то веселенькое американское, показал яркую картинку и предложил продолжить.

— Дела! Да что там мои дела. У вас-то как? Кто у нас великий? Я, что ли?

Елена Аркадьевна откинулась на спинку кресла, заложила кисти рук за голову, развела локти. Блузка натянулась на груди, Евгений Викторович, сочетая вежливость с искренним чувством, вздохнул глубоко и шумно, Елена Аркадьевна довольно улыбнулась, наклонилась вперед, положила руки на стол, сказала:

— Сядь. Что ты маячишь, как...

— Как кто?

— Как неродной. Сядь.

Он снял куртку, повесил на крючок, сел.

— Чего у вас тут? Заговор готовите?

— Чего ты несешь?

— А чего? У Валентина совещание, Борю дели куда-то, ты намеки всякие намякиваешь...

— Не болтай ерунды. Кофе хочешь?

— Нет.

— Кончай трепаться.

Она наклонилась к телефону, нажала кнопку, сказала:

— Юля, два кофе принесите нам, пожалуйста.

Они ждали, внутренне напрягшись, момента, когда можно будет, не роняя чувства собственного достоинства, заговорить об интересном. Секретарша, сияя тревожным счастьем круглых голубых глаз, принесла на подносике две крохотные чашки, поставила на круглый столик сбоку у стены, сказала:

— Приятного аппетита, — и ушла.

— Вот дура, вообще вести себя не умеет.

— Что ты ее так? — удивился Евгений Викторович.