Андрей Лещинский - Ребра жесткости

— А, Женя. Здравствуй, — сказал Егор Кимович и потер конец носа пальцами правой руки.

— Добрый день, Егор, — произнес Евгений Викторович, пожал опустившуюся вниз руку и повернулся к Валентину Юрьевичу.

Тот резко шагнул вперед, наклонил небритое лицо над волнами живота и красными полосами подтяжек, хрипло поздоровался и сразу отступил назад, создав быстро погашенное спокойствием Егора Кимовича тревожное чувство необходимости бросить это место и бежать, не глядя назад.

— Ну, что, как дела? — Егор Кимович не отводил глаз от лица Евгения Викторовича и даже наклонил голову, как бы всматриваясь и ища там чего-то.

— Да, какие у нас дела. У вас дела, а у нас так... делишки.

— Ну, ты даешь! — Егор издал булькнувший в тишине звук, вроде начала смеха, замолчал.

— Так что, Егор Кимович, — тем же хриплым торопливым голосом прервал тишину Валентин, — решили, берем Женю, да?

Егор Кимович оторвал глаза от Евгения Викторовича, перевел их на Валю, посмотрел, подумал, вернул глаза обратно, еще посмотрел, вдруг закинул назад голову, тряхнул опущенными вниз руками и громко, неумело засмеялся. Евгений Викторович думал, что он хмыкнет несколько раз и перестанет, но нет, Егор смеялся, начал повизгивать, мотал головой, водил руками, не мог остановиться. Охранник, Юля, Валентин, Лена с Борисом, стоявшие в открывшемся дверном проеме, пытались улыбаться — когда смеется тот, кого любишь, надо радоваться и проявлять радость, но дикая неуместность этого смеха высушила звуки и движения, казалось, сейчас исчезнут объемы, останется Егор, хохочущий среди плоских, беспорядочно расставленных картонных кукол, вырезанных им из детской книжки.

Смех кончился. Егор Кимович провел правой рукой по волосам, от затылка наискось к левой брови, потом вдоль лба к правой, повернулся к выходу, сказал:

— Да. Ну, ладно. Валя, проводишь меня.

Валентин Юрьевич скоро вернулся. Евгений Викторович сразу прошел к нему в кабинет, сел в кресло, стал ждать. Валентин сел за письменный стол, получилось, что они сидят не напротив друг друга, как товарищи, а под прямым углом, как будто Евгений Викторович пришел просителем на прием к важному чиновнику. Они сидели, Валя сопел, двигал по столу бумаги, брал и клал обратно карандаш, дергал руку к телефону, мотал головой с резкими вдохами, будто собираясь заговорить, наконец собрался.

— Ну, как ты? Я тебя предложил на это место. Егор посомневался, но в общем...

— Что у вас тут? Вы чего сегодня? Обкурились, что ли? Какое место?

— Заткнись. Сейчас расскажу.

Валентин опустил голову, уперся переносицей в кулак вертикально поставленного левого предплечья, закрыл глаза и заговорил глухим монотонным голосом с выраженным усилием, будто выдавая какую-то давно ему известную, страшную и постыдную тайну:

— Есть проект. Какой, пока не скажу. Смета приблизительно на сто шестьдесят миллионов.

Он замолчал, стал водить правой рукой по столу.

— Сто шестьдесят миллионов чего?

— Ты чего, ...б твою мать? Баксов, уёв по-вашему. А что тебе, Егор, из-за рублей летать будет? С...ал он на эти рубли.

— Тоже, знаешь ли, сумма.

— Пошел ты на х... В общем, так. Проект был заморожен два года назад. Сейчас они могут открыть финансирование. Прокачать надо быстро. Я сказал, ты справишься.

— Так кем я там буду?

— Либо жопой, либо генеральным директором. Ты кем хочешь?

— А ты?

— Я-то как раз буду жопой. В смысле, все на меня сядут, я всё сделаю, все мне спасибо скажут.

— Ладно, слушай, — Евгений Викторович понизил голос, наклонился к Валентину, — Гоша только за этим приезжал?

— А тебе мало? Твои — три процента. Как? Доволен?

Три процента всегда были стандартным вознаграждением ответственного исполнителя. Евгений Викторович кивнул головой, он сообразил не сразу, в том смысле, что не сразу сосчитал размер гонорара. Наверное, в мозгу, как в электрических цепях красивых современных машин, существуют реле задержки, которые дают возможность системе подготовиться, поднапрячься, чтобы не сгореть, или, в человеческом смысле, чтобы крыша не поехала. Он кивнул, посидел секунду-другую, почувствовал, как побежали мурашки по коже под плотной тканью рубахи, как энергия бега стала теплом, как горячие волны бросились внутрь, достигли живота, головы, как слюна стала сладкой, а мышцы потребовали внешних проявлений радости. Он встал, подошел к столу с водой и фруктами, налил нарзана, выпил. Ему показалось, что он опьянел немного, наверное, вода растворила что-то внутри. Это было очень приятно, он повернулся к Валентину Юрьевичу, сказал, слыша звонкую резкость звуков своего голоса: