Ольга Гладышева - Оползень

Игра — способность человека к творчеству: к сотворению образов, созданию иного мира, иного бытия. В игре много подражания и повторения, но почему потребность в игре не проходит в человеке, если вдуматься, никогда? Игра — проба, попытка пожить по-другому хоть часок, хоть считанные минуты. Зачем по-другому? Не оттого, что настоящее неприятно или огорчает. Чаще играют счастливые, несчастные скучны. Тогда почему, даже в счастье, хочется еще и «по-другому»? От избытка силы жизни? Но в Евпраксии Ивановне она иссякала…

Самое лучшее, что у нее еще пока оставалось, — воспоминания. Но никакого отношения к ее теперешнему существованию, никакого влияния на него они не имели. По этой причине жизнь ее носила несколько фантастический характер: видения ушедшего в ней были всё, а в нынешнем ничто не имело значения. Ее прошлое представлялось ей длинной, лежащей позади дорогой, пропадающей, если оглянуться, в зеленых холмах: чем дальше они, тем зеленее, лиловее. Но ступать по этой дороге надо было осмотрительно: от и до. А если в сторону, там могут оказаться чудовища за кустами — накинутся и растерзают, чудовища вины, тоски и невозвратности. Хрупким был ее покой.

Она стремилась избегать всего, что могло бы задеть, разбудить в ней черный провал пережитого отчаяния. Да и с самой памятью у нее что-то случилось. Например, посмотрев кинокартину, она не смогла бы связно пересказать ее содержание. «А я стараюсь не запоминать, не перегружаться, — оправдывалась она. — Зачем мне столько знать? Поэтому я и не читаю давно».

Нет, никто бы не подумал, глядя на нее, что она, грубо говоря, свихнулась иль впала в детство. Просто у нее, как у всякого человека преклонного возраста, были свои особенности. Теперь в ее бедной памяти сияющим отбитым осколком сохранилась только жизнь д о. Д о чего — она даже про себя не называла. В этой жизни она была молода, непостижимо, как никто, молода, прекрасна и полностью, безусловно счастлива. Только счастлива — и ничего больше!

У Евпраксии Ивановны была даже своя теория, что также свидетельствовало не об угасании ее умственных способностей, а напротив, об известной даже их изощренности. Теория, правда, была совершенно частная, касавшаяся вопроса довольно узкого, что не мешало Евпраксии Ивановне любить ее и гордиться ею, потому что выведена она была путем собственных наблюдений и умозаключений, что требовало и достаточной проницательности. Теория эта могла бы показаться несколько странной, но если помнить, что жила Евпраксия Ивановна в особом, самой себе отведенном времени, далеком от настоящего, реального его течения, то будет и ничего.

Она находила банальным и пошлым мнение, что будто женщину создает окружающая среда или будто женщина старается быть такой, какой ее хочет видеть ее муж. Каждая женщина — Актриса, и каждая ведет в жизни свою отысканную и добровольно принятую роль. При этом каждая знает, соответствует ли избранной роли. Иногда роль не та, которую хотелось бы играть. Это зависит от обстоятельств, иначе говоря, от декораций и драматургии. Ну, а это уж как бог пошлет. Удовлетворенность или неудовлетворенность своей ролью на великом театре жизни и определяет, довольна ли женщина своей судьбой.

Такова была теория. Самой Евпраксии Ивановне отводилась в ней роль женщины, в свое время весьма избалованной (ах, как давно это было!), ни в чем не знавшей отказа и удержу, всегда бывшей центром внимания и поклонения, знавшей толк в широком образе жизни и всякого рода удовольствиях. Делался даже намек на некоторые роковые задатки и наклонности, но намек, тщательно завуалированный, не допускавший никаких слишком свободных толкований.

— А у вас, Воля, какая роль, признайтесь? Вы же там все время среди мужчин? — чуть ревниво, обеспокоенно допытывалась Евпраксия Ивановна.

— Никакой.

Волю разморило. Жарко было от распущенных волос, и лень подбирать. От этой крупной, сорока с лишним лет женщины исходила уверенность в себе. Она была не только в голосе, интонациях — в каждом жесте, во всех движениях тела, — свобода и уверенность. Играя яблоком, Воля откровенно смеялась, глядя в любопытные глазки старухи.

Тонко помолчав, та продолжала:

— Странное у вас имя — Воля. Вообще вы странная женщина. Отпуск берете раз в три года и едете сюда. А могли бы провести его у моря! Ведь вы так богаты! Такое везение!.. Ведь вы богаты с самой юности, со студенчества, да?

Когда бы Воля ни появлялась у них, Евпраксия Ивановна обязательно заговаривала об этом. Ей очень нравилось обсуждать Волино богатство, которое в ее представлении сместилось в неизвестно откуда полученное наследство и приобрело небывалые размеры. На самом деле когда-то давно Воля была участницей группы, открывшей крупное алмазное месторождение.