Ольга Гладышева - Оползень

— А я тем временем загнусь, — подсказал Александр Николаевич.

Тут Алексей Федорович вышел из себя: что это за настырность такая, никакого уему на него нет!

— Вот вы бывший дворянин, кажется, да? Бела кость, как говорится, а язык у вас, знаете! «Загнусь», «смоюсь»!.. У вас было достаточно времени для размышлений! — повысил он голос, не сдерживаясь больше.

…Какое яблочное стоит лето!.. Яблоки всюду: они устилают землю под деревьями, с гулким стуком срываются на крыльцо, заставляя Евпраксию Ивановну вздрагивать, лежат душистыми кучами по всему дому, и маленькие мошки уже роятся над ними. Яблоки падают даже в старый колодец и плавают там в черной глубокой воде. Что делать с таким яблочным обилием? Нет сил отнести на базар, нет охоты сварить, как бывало, варенье, мармелад, пастилу. Яблоки загнивают. Они пахнут сладко и тленно… Ах жизнь, как хороша ты, как жаль с тобой расставаться!

Евпраксия Ивановна потрогала сухие серебристые остатки волос, искусно, как ей думалось, скомбинированных с темной косынкой, нежную морщинистую кожу щек… «Вернись, я все прощу…» Голос ее был тонок и неверен. Но она воображала его прежним, гибким, приятным. Отложив нож, которым она резала яблоки на сушку, она принялась рассматривать свои потемневшие руки: загар, набухшие вены, старческая гречка.

— Александр Николаевич научил меня этому романсу. Знаете, Воленька, сколько через эти руки золота прошло?.. А поцелуев!.. На пароходе, бывало, всю ночь… Кают-компания от офицеров блестит. Амур черный, широкий… Я пела… Промышленники-то больше на меня смотрели, чем в дела управляющего. Качалось уж все.

В голове у нее немножко путалось: несуществовавшие офицеры, не замечавшие ее промышленники, золото, которое шло не через ее — чужие руки. Но ей нравилось рассказывать это Воле, чьи глаза давно уже утратили свое прежнее отсутствующее выражение. Сейчас в них светился неподдельный, хотя и несколько усмешливый интерес.

Приятны были Евпраксии Ивановне ее редкие приезды. Теперь только приятны. Трудно представить, до чего живуч человек. Сколько на нем зарастает ран, сглаживается шрамов! Если их не трогать, то и ничего. Все слезы выплаканы, все крики выкричаны. Теперь Евпраксия Ивановна инстинктивно старалась оберегать себя.

Некоторые признаются, что желания, которые не удалось удовлетворить в детстве, преследуют их всю жизнь и проявляются как необъяснимые для посторонних странности даже в преклонном возрасте. Мысль, конечно, сомнительная. Но если бы кто-нибудь мог видеть, чем занималась иной раз Евпраксия Ивановна, оставаясь одна!..

С тех пор, как участились продолжительные отлучки мужа в места невообразимо далекие, у нее обнаружилось тайное пристрастие, конечно же мужу остававшееся неизвестным.

Перед их низеньким домом, за которым располагался обширный сад, имелся небольшой хозяйственный дворик. Но поскольку хозяйства никакого не было, дворик мирно зарастал гусиной травкой, а в углу на южной стороне Александр Николаевич, человек, до старости к дому рачительный, свалил кучу золотистого речного песка на всякий случай.

Сначала Евпраксия Ивановна просто любовалась желтой сыпучей пирамидкой на зеленом ковре. Потом однажды опустилась подле, хрустя коленками, и, погрузив руки в песок, ощутила, как прогрело его солнце. Она привалилась сначала боком, потом села в песок, чувствуя тепло, проникающее в ее уставшее, изношенное тело, и от этого ею овладело безмятежное, бездумное спокойствие. Она слепила один пирожок — он рассыпался… другой… Она играла, да. Будто надеясь найти что-то, она шарила в песке узловатыми больными пальцами, пересыпала его в ладонях, получая удовольствие от того, что он легкий, сухой и желтый.

Древние мудрецы утверждали, что разум, ошибающийся столь же часто, сколь способный к открытиям, вовсе не главное в личности человека. Он лишь отраженные волны впечатлений, в том числе подсознательных, волны, большей частью случайные, беспокойные и беспорядочные. В Евпраксии Ивановне эти волны застыли, искаженно запечатлев не только настоящее, но и ее прошлое. Однако через это, с точки зрения здравого человека, несчастье к ней пришло едва ли не лучшее из состояний, когда душа, подобно озеру, не возмущаемому волнами, светла, согласна с миром и с самой собой.

Да, она занималась неподходящим для старухи делом: она поливала песок водой из цветочной лейки, которую с трудом доставала слабыми руками из дождевой бочки, и лепила не только пирожки, но и некоторые подобия крепостцей. Она воздвигала их на просторах запомнившихся ей сибирских краев, где грохочут приисковые драги, в урочищах, у подножия безымянных гор и на горелых пустошах. Крепостцы были полны лабиринтов и безлюдны. Покинувшая их жизнь не напоминала о себе ничем.