Елена Гладышева - Проклятье на последнем вздохе или Underground

Наталья шла возле пустой подводы. Она с трудом выдергивала ноги, обутые в мужнины кирзовые сапоги из раскисшей, хлюпающей, грязи, но на телегу не садилась.

Тёмные дождевые облака затянули небо плотной пеленой. Холодный осенний дождь, промочивший насквозь Наталью и всё вокруг, бездушно размывал по лицу горькие вдовьи слёзы, размеживая мутной пеленой её нелёгкую прошлую жизнь от совсем неизвестного будущего.

C голых веток деревьев, с потемневших крыш капала сырость. Осень оплакивала осиротевшие избы, но и у неё не хватало слёз.

Наталья только что похоронила мужа. Молча закидала скользкими комьями глинистой земли его наспех сколоченный гроб и сверху насыпала неровный холмик.

Распрягая лошадь, Наталья слушала как жалобно в хлеву мычала второй день некормленая и не доеная корова, беспокоились свиньи и куры, но она их не услышала.

В избе, сбросив тяжеленые от грязи сапоги, она бессильно опустилась на лавку и застыла, бессознательно наблюдая за грязными лужами от разбросанных ею сапог, растекающимися по полу и стремившимися в мохнатую темноту углов.

На печи запищала обоссавшаяся годовалая дочка Нюрка. Этот слабый, детский плачь больно резанул Наталье слух и сердце. Она достала початую бутыль самогона, налила почти полную кружку и выпила её залпом «за упокой души ново-приставленного раба божьего Егора» и чуть не задохнулась, ощутив сильный ожёг горла и всех внутренностей разом.

Её организм, впервые познакомившийся с алкоголем в таком количестве, сдал сразу. Дверной косяк поплыл перед глазами Натальи, голова закружилась в, нахлынувшем откуда — то, вихре и её непослушное, ватное тело безвольно сползло с лавки на холодный пол.

На остывшей печи закряхтела старая бабка, прижимавшая к себе хныкающую Нюрку.

Монотонный стук бесконечного дождя по крыше приглушил натужный собачий вой, заставивший деревенских в страхе перекрестить не один лоб. Умерших теперь хоронили почитай каждый день.

Нынешняя долгожданная весна с, распустившейся, нарядной, как невеста на выданье, черёмухой, с вишнями и яблонями в белом цвету в садах, кружила голову сладостными мечтами.

Зазеленевшая в лужках, молодая травка радовала и, застоявшуюся в хлевах за зиму скотину и малых детишек. А взрослые деревенские жители спешили с земляными работами. Весенний день — год кормит!

Ромашковое лето с дурманящим запахом свеже — скошенной травы, со сладким с горчинкой вкусом спелой земляники, с ночными соловьиными трелями, с промытыми росами зорями, с налитыми солнцем спелыми колосьями пшеницы, связанными в снопы, с рябиновыми бусами, как бы в шутку подаренными немного смущенным Егором, пролетело незаметно.

Короткое бабье лето быстро прошелестело пожелтевшими листьями и смылось, зарядившим почти на месяц, дождем. По утрам ещё зелёная трава стала покрываться седым инеем, а в хмуром, потемневшем небе всё чаще слышалось курлыканье журавлиных стай. Птицы улетали на юг, к теплу.

Злая осень вместе с бесконечными свинцовыми тучами принесла не только холодную ветреную непогоду, непролазную грязь и дикую тоску, но и страшную беду: в деревне свирепствовал тиф.

В семье Натальи первым умер свекор. Деревенская кузня осталась без кузнеца.

Потом слегла и заботливо ухаживавшая за ним свекровь. Ежась под недобрым взглядом мужа, Наталья, отпахав в колхозе очередной, так и не оплаченный трудодень, дома хваталась за любую работу, лишь бы реже подходить к больной. Она панически боялась за себя и за Нюрку, которую всё ещё кормила грудью.

И Егор, понимая это, хоть и обижался на жену, сам как мог, ухаживал за больной матерью.

Только схоронили свекровь, как заболел и Егор. Он, то метался в сильном жару, то затихал на какое — то время, то снова начинал бредить.

Фельдшер, сосланный в их деревню еще при царе за крамольные слова и идеи, давно помер от беспросветного пьянства. И Наталья лечила мужа сама. Но Егору становилось все хуже. Его лицо сделалось одутловатым и красным настолько, что не стал заметен шрам на щеке. И у него жутко зудело тело, расчесанное от укусов тифозных вшей.