Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Господин учитель, Лу-Папе просил передать, что хочет видеть вас, а также господина мэра и господина Луазо. Он сказал, что это может доставить вам удовольствие.

– Что именно? – поинтересовался Филоксен.

– Не знаю, – отвечал мальчик, – он сказал, чтобы вы приходили побыстрее и что вы будете очень довольны.

– Куда идти? – спросил Бернар.

– Он в Розмаринах. Сидит на камне перед дверью дома. Курит трубку. – И повторил: – Вам будет приятно.

– Пошли! – позвал за собой господин Белуазо. – Добрые чувства взяли в нем верх.

– Меня бы это очень удивило! – высказал свое мнение Филоксен. – Что ж, ничего не поделаешь, придется идти.

Они нашли его сидящим на пороге фермы и курящим трубку, как и сказал мальчик. Он дождался, когда они подошли поближе, не говоря ни слова, поднял к ним бледное лицо, на котором свирепо горели глаза, и указал пальцем на что-то за их спинами…

Между свесившимися долу ветками большого оливкового дерева, над свалившейся в траву лестницей медленно кружилось тело Уголена. Он повесился на кольце от качелей.

Памфилий бросился к нему, обхватил его ноги и приподнял тело, пока учитель поднимался по лестнице и срезал веревку ножом.

– Есть ли надежда? – спросил господин Белуазо.

– Окоченел, стал как сухая селедка.

Вчетвером дотащили они его до лежанки в кухне. Бернар прикрыл салфеткой длинный фиолетовый язык.

– Вот что вы наделали, – выговорил Лу-Папе.

– Но-но, – запротестовал Филоксен, – ты же сам видел, что он чокнулся! Ты сам так сказал сегодня утром!

Памфилий принялся причесывать мертвого.

– Одеть его не получится… – проговорил Казимир. – Слишком поздно…

– Может быть, завтра… – предположил Бернар.

– Думаете, можно будет вправить ему язык? – спросил Казимир.

– Не уверен, но это не так уж и важно.

– Я только потому спрашиваю, что, если он в таком виде предстанет перед святым Петром, намереваясь попасть в рай, тот чего доброго вообразит, что он смеется над ним, – пояснил Казимир.

Поймав себя на том, что только что признал существование святого Петра, он добавил, как и подобает настоящему «нечестивцу»:

– Я-то во все это не верю, конечно. Но он верил. Для него это важно.

Господин Белуазо, подойдя к комоду, протянул руку и взял какой-то конверт.

– Что это? Письмо для меня! А вот еще одно – для Лу-Папе, – удивленно проговорил он.

Глаза старика внезапно засверкали.

– Отдайте, отдайте мне!

– Вот вам ваше, – отвечал господин Белуазо, – второе адресовано господину Белуазо, нотариусу. Я не могу отдать вам бумагу, которая может оказаться завещанием…

Он разорвал конверт; Лу-Папе сунул свое письмо в карман, не вскрывая его. Господин Белуазо про себя прочел послание самоубийцы.

Гаспадину натариусу Белуазо

Пишу вам, патаму как это касается натариуса: это мае завещание, каторое прашу выполнить точно.

Пусть не ваабражают, что я испугался. Для начала, все это неправда, мало таго, нет двух свидетелей, а нужно два. И патом, я не из-за гваздик, сдохнут, и черт с ними, это всего лишь цветы. Это из-за моей Любви, я понял, что она никогда не будет маей. Я падазревал это, патаму как под бантом любви абразовался нарыв, который жжет меня. И патом, кагда я сказал ей в присутствии всех, что хачу взять ее в жены, все ей атдать и так далея, ана на словах напливала на меня, да ищо и спряталась за учтителя. Я видел, как они разгаваривали в халмах. В ниво она не стреляет из пращи, не пападает ему пад дых и слушает ево, глядя в землю, а кагда он замалкает, ждет, чтоб он загаварил снова! А он не удивляется, считает, что так и далжно быть. Мне хочеца убить ево, о да, но ей это причинит боль, так что не буду, не хачу лишать ее ево общества. Он не знает своего счастья, зато я знаю свое несчастье, да так, что не в силах более выносить ево.

А теперь начинается мое завищание.

Я завищаю ферму Розмаринов демуазель Манон Кадоре, дочери горбуна Жана Кадоре из Креспена. Завищаю ферму со всем, что в ней имеется. Всем. Гаспадин кюре сказал, если приступник пажелает исправить свою ошибку, вода вернется. Я исправляю, радник вновь аживет, гваздики будут хараши и харашо продадуца. Адрес гасподина Тремела – набережная канала, номер 6. Папе знает.

Так что прощевайте, привет всем.

Это маё завищание. Паследняя воля священа.

Афициальная подпись, Уголен Субейран. Дата: 6 синтября, сиводня.

Закончив читать, господин Белуазо задумался, а потом изрек: