Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Я думал, они идут мимо, – продолжал рассказывать Эльясен, – но нет! Они остановились на противоположном склоне в двадцати пяти метрах от дома, огляделись как следует, потом Лу-Папе поднялся чуть выше и спрятался на вершине небольшой гряды, а Уголен принялся копать землю. Я еще подумал: «Ставят капканы на зайцев и боятся, как бы жандармы их не засекли».

– В первый раз хоть что-то разумное осенило твою башку, – молвил Лу-Папе, – да, нам часто случается ставить капканы на зайцев. А ты никогда этого не делаешь? – Тут он обратился к господину Белуазо: – Нужно вырыть ямку и поместить в нее капкан! Вот что видела эта бестолочь… Куренок, уходим.

Он направился к калитке, но Уголен за ним не последовал. Он встал, лицо его было пунцовым.

– Нет, нет, я тоже хочу сказать! – закричал он.

– После, после, – отмахнулся господин Белуазо. – Эльясен, вы еще ничего не сказали о роднике.

– Сейчас, сейчас! Поскольку он все копал и копал, я подумал, что, может быть, они купили это имение и ищут воду… Я был в ярости, потому как зря потратил все утро… но не смел выйти, потому что совершил взлом, открыв окно… Чтобы набраться терпения, я стал есть хлеб и сыр, которые принес с собой… А он все копал и копал, а Лу-Папе наблюдал… И тут вдруг ножка моего стула заскрипела…

– И ты проснулся и увидел, что вокруг никого, – докончил за него Лу-Папе.

– И увидел, что ты испугался, а еще услышал, как Уголен сказал: «Это не призрак, это крысы! Они здоровые, как кролики!» И продолжал копать, пока вдруг не хлынула вода и не выгнала его из ямы… Потом вы приготовили раствор, потом с помощью круглой деревянной затычки забили родник, а потом засыпали его землей и ушли, а куропатки так и не прилетели… Вот что я видел, и говорю об этом…

– Вы могли и раньше сказать об этом моему отцу.

– Что вы хотите, это меня не касалось… – отвечал колосс. – Но теперь я знаю, что преступники, о которых говорил господин кюре, – это они… Боженька захотел наказать их, но, для того чтобы лишить их воды, ему пришлось лишить воды и нас… И мой луг высох, стал как рафия, мои баклажаны вот-вот погибнут, и теперь это касается и меня тоже…

– Этот свидетель уверен в своих показаниях… – проговорил господин Белуазо. – Что скажут обвиняемые?

– Я думаю, это ему приснилось, – заявил Лу-Папе. – И потом, один свидетель не в счет.

– Верно! Нужны по крайней мере двое!

– Есть второй свидетель! – бросила Манон.

– И кто же это? – недоверчиво спросил Лу-Папе.

– Сам родник.

Лу-Папе казался удивленным столь неожиданным ответом, но господин Белуазо был от него в восторге.

– Черт побери, дельный аргумент! В любом случае он мог бы произвести впечатление на суд!

Из глаз Лу-Папе посыпались искры.

– Какой еще суд? Кто здесь говорит о суде?

– Я! – отвечал господин Белуазо. – Можно было бы подать в суд на то, что вы сознательно обесценили имение, навязали его владельцу трудовые затраты, которые истощили его и свели в могилу, а затем купили это имение по заниженной цене, несмотря на наличие несовершеннолетней. Она могла бы потребовать его возврата, не говоря уж о серьезной компенсации!

Уголен все это время не сводил глаз со своей любимой, которая ни разу не удостоила его взглядом; казалось, он совсем не слышал того, о чем шла речь, но вдруг поднялся со стула и после приступа безумного хохота выкрикнул:

– Капесации! Святая Мадонна, требовать капесации! Но разве вы не знаете, что я хочу все ей отдать: источник, гвоздики, ферму и вообще все наследство Субейранов, земли, дом, сокровище, свое имя и свою жизнь? – Он подошел к ней. – Ты-то это знаешь, я сказал тебе об этом в холмах! Слушай, слушайте вы все! Предположим, что это правда – все то, в чем они меня обвиняют… Это неправда, но предположим… Вообрази, вообразите и вы, что я годами мечтал заполучить эту ферму, чтобы выращивать там гвоздики, и случай помог мне. Я был счастлив, я ни о чем другом не думал, кроме своих цветов и денег… И вдруг я вижу тебя, и выходит так, что я тебя люблю, да с такой силой, что и выразить невозможно… Все время вижу тебя, все время говорю с тобой… Спать не могу, не чувствую вкуса еды. Если ты не хочешь меня, я или умру, или сойду с ума…

– Замолчи, придурок, – прервал его Лу-Папе, – замолчи. Идем.

Он хотел увести его, взяв за плечи, но Уголен грубо оттолкнул его и, задыхаясь, вернулся к Манон.

– Не спеши, подумай немного, подумай… ты не считаешь, что это было бы чем-то потрясающим, эта смесь сожаления о зле, которое я тебе причинил, и радости от добра, которое я желаю тебе сделать? Разве ты не знаешь, как я стал бы трудиться для тебя? Я некрасив, что есть то есть, но я славный, а ты красива за двоих… И среди деток, которых ты родишь, если случайно один будет… похож на твоего отца, это будет мой любимчик, мой наследник, мой красавчик. Да я каждый день вымаливал бы у него прощение, стоя на коленях перед его колыбелью…