Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

Я мечтала о том, что, когда вырасту, мои отношения будут такими же, как у бабушки с дедушкой. Я говорила себе, что мои дети, в отличие от меня, не будут расти в атмосфере скандалов и ссор, что они будут жить в доме, наполненном любовью и привязанностью, как было у моих бабушки и дедушки.

— Когда я была маленькой девочкой, то часто просила бабушку рассказать мне, как они с дедушкой познакомились, — объясняю я Луису. — Они поженились через месяц после знакомства. Ты можешь себе это представить? Встретить человека, влюбиться в мгновение ока, а потом, спустя несколько недель, пожениться? Что же это такое, если не самая настоящая великая любовь?

Я чувствую, как лицо мое краснеет. То ли от рома, то ли от темы разговора, но мне становится жарко.

Луис смотрит на меня с непроницаемым выражением лица.

— Твое определение романтики весьма своеобразно.

Я моргаю.

— Что ты хочешь этим сказать?

Похоже, он снова слегка издевается надо мной.

— Ты говоришь о страсти, а как же поддержка, взаимное уважение, дружба? Почему люди всегда хватаются за искру, которая может погаснуть в любой момент?

Интересно, сохранилась ли эта искра в его отношениях с женой? Или их брак держится только на том, что он сейчас упомянул?

— Эти вещи тоже очень важны, — уступаю я. — Ив отношениях между бабушкой и дедушкой они тоже присутствовали. Они были женаты долгое время — я очень сомневаюсь, что брак может существовать без этих качеств.

Он наклоняет голову в молчаливом согласии.

— Но мне также нужна искра, — продолжаю я, и мой голос становится смелее.

Луис смеется, и смех этот гортанный и теплый.

— Я в этом не сомневаюсь.

Он снова берет стакан и подносит к губам, его кадык подрагивает, когда он делает глоток.

Я не могу отвести взгляд.

— Я думаю, что такая семья, как твоя, вряд ли обрадовалась появлению среди них революционера, — говорит он.

— В этом нет никаких сомнений. — Я колеблюсь, разрываясь между тем, чтобы говорить правду и соблюдать осторожность. Но ром развязывает мне язык. — Всю свою жизнь я слышу только самое плохое о таких людях, как Че Гевара и Фидель Кастро.

Существует разница между кубинцами, которые уехали, и кубинцами, которые остались. С одной стороны, у тех, кто уехал, сохранились привязанность и беспокойство о членах семьи и друзьях, оставшихся на Кубе, они чувствуют потребность помочь им уехать. С другой стороны, некоторые считают, что оставшиеся виноваты в том, чтобы Куба стала такой, как сейчас. Оставшись, они узаконили и укрепили власть Фиделя, поддержали ее. Люди вроде моей бабушки воспринимали это как предательство. Поскольку предателями были ее соотечественники-кубинцы, тем сложнее ей было смириться. Гораздо легче простить незнакомца, чем того, кого любишь.

— Мне трудно представить, что моя бабушка полюбила такого, как они.

— Может быть, он и не был таким, как они, — предположил Луис. — Не все участники движения «26 июля» были такими, как Фидель.

Мне стыдно признаться в том, что мои познания в политической истории Кубы довольно поверхностны. Я знаю только общую информацию, которую почерпнула в разговорах с бабушками, я довольствовалась утверждениями о том, что Кастро и коммунизм — это плохо, и не вдавалась в детали. В нашей семье Кастро олицетворял зло, и малейшее сомнение в правоте этой позиции приравнивалось к богохульству.

— И кто же из них был самым хорошим?

Луис осушает свой стакан и опять наливает в него ром. Он пододвигает стакан ко мне. Когда я беру бокал в руки, его пальцы прикасаются к моим.

Я подношу стакан к губам и вдыхаю аромат.

Луис отворачивается и снова смотрит на океан.

Я делаю глоток, и мое горло обжигает огненный поток. В животе у меня становится жарко.

— Я не говорил, что среди них были хорошие, — уточняет Луис. — Просто были люди, которые погибли до того, как из героев-освободителей сами превратились в тиранов. Они руководствовались добрыми намерениями. Но к сожалению, часто самые отъявленные злодеи начинают с самых хороших намерений.

Я возвращаю ему пустой стакан. Он снимает крышку с бутылки рома, наполняет его и подносит к губам.

— Я хочу найти его, — говорю я, сама удивляясь своим словам.

Главное для меня сейчас — узнать, что же произошло между ними. Мне необходимо разгадать эту загадку.

— Ну конечно, ты же журналист. — Луис вздыхает, на его лице выражение, в котором читается смирение вперемешку с весельем. — Что ты о нем знаешь?