Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

— Не можешь уснуть?

Я резко оборачиваюсь и вижу Луиса, развалившегося в одном из кресел, где днем сидели посетители. Перед ним на столе стоит бутылка рома и наполовину наполненный стакан.

Лунный свет падает на него, и я замираю.

Серебристый луч освещает левую сторону его лица: под глазом синяк, а на щеке глубокая рана — ничего этого не было сегодня вечером.

— Что с тобой случилось? — ахаю я. — Ты в порядке?

Луис тянется к стакану, стоящему перед ним. Он допивает ром и сердито, со звоном ставит стакан обратно на стол.

— Меня ограбили.

— Боже мой! Что они украли?

Он открывает бутылку и наполняет стакан. Но не пьет.

— Главным образом, мое достоинство.

— Ты сообщил об этом в полицию?

Его губы кривятся в саркастической усмешке.

— Я очень сомневаюсь, что полиция станет заниматься простым ограблением.

— Я думала, что на Кубе преступления — редкость. В путеводителях, которые я читала, говорилось, что здесь очень безопасно, — говорю я, чувствуя себя немного глупо, так как опровержение моих собственных слов сидит напротив меня.

Он фыркает.

— Не верь всему, что читаешь. Преступность выставляет режим в невыгодном для него свете.

— Тебе нужно что-нибудь для лица? Может быть, антисептик?

Луис поднимает свой бокал в молчаливом тосте.

— Дезинфицирующее средство у меня уже есть.

Свободной рукой он указывает на пустой стул по другую сторону стола, и я догадываюсь, что он, возможно, немного пьян.

Он женат. Возвращайся в свою комнату. Ни в коем случае не садись на этот стул.

Конечно же, я сажусь, и когда он пододвигает ко мне наполненный стакан, то без колебаний беру его, подношу к губам и осушаю.

Ром оказывается лучше, чем я думала. Я уже видела этот бренд во время своих поездок за границу, его характерный логотип напоминал о том, что еще захватило правительство Кастро — но я никогда его не пробовала. Интересно, до того, как компании по производству рома были национализированы, какой ром производила семья Родригес? Может быть, именно этот?

— Тебе не нужно положить примочку на лицо?

Его глаз пульсирует, и завтра у него лицо будет похоже на один большой синяк.

Луис качает головой. По всей видимости, его нисколько не волнует, что он сидит напротив меня в таком виде — избитый, весь в крови.

Мужчины.

— Тяжелая ночь? — Он показывает на пустой стакан в моей руке.

Такое впечатление, что он опять надо мной потешается.

— Можно и так сказать.

Я ставлю стакан обратно на стол, он снова наполняет его и делает еще один глоток. Его пристальный взгляд направлен скорее на океан перед ним, чем на меня, но я чувствую, что он ждет моего ответа, и теперь, когда меня с моей семьей разделяет расстояние, мне необходимо с кем-то поделиться.

— У твоей бабушки была шкатулка с вещами, которые моя бабушка закопала у себя на заднем дворе, когда уезжала с Кубы. Там были письма. Любовные письма. От мужчины. Он был революционером.

Луис молчит, ожидая продолжения. К своему удивлению, я продолжаю.

— Я приехала сюда, чтобы развеять прах бабушки. Она меня об этом попросила, потому что я знала ее лучше, чем кто-либо другой, или думала, что знаю. Теперь мне кажется, что я не знала ее вовсе.

— Она никогда не рассказывала тебе об этом человеке?

— Нет. Я не думаю, что она хоть кому-нибудь о нем рассказывала. По крайней мере если ее сестры что-то и знали, то никогда ничего не говорили. Я слышала от нее так много историй о жизни на Кубе и в Нью-Йорке, но об этом она никогда не упоминала. Я никогда не была слишком близка с отцом; он меня, конечно, любит, но он всегда был где-то далеко. А мой дедушка умер, когда я была совсем маленькой, и я о нем почти ничего не помню. Мать оставила меня на попечение других людей после развода. Но моя бабушка… Она была неотъемлемой частью моей жизни, человеком, который всегда был рядом со мной несмотря ни на что. Она единственная в нашей семье принимала меня такой, какая я есть. Она не пыталась переделать меня. И сейчас мне кажется, что той женщины, которую, как мне казалось, я знала, просто не существовало. И это ранит сильнее всего.

— А что именно тебя больше всего расстраивает? То, что бабушка скрыла это от тебя, или то, что ты не одобряешь ее выбор?

— Не знаю, — признаюсь я. — Я всегда воспринимала отношения между бабушкой и дедушкой как эталон. В жизни я встречала немного примеров здоровых браков, которым хочется подражать — уж про моих родителей так точно не скажешь.