Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

— Значит, твоя жизнь полна опасностей?

Он пожимает плечами, как будто не испытывает никакой гордости по этому поводу, как будто рисковать жизнью — неотъемлемая часть того, что он считает правильным.

— Да, так и есть. Всегда опасно бороться за то, во что веришь. Но в нашей стране не менее опасно говорить о коррупции в правительстве Батисты, говорить о влиянии Соединенных Штатов, о безработице, о падающей экономике и о том, как сахар контролирует нашу жизнь.

Заметив, что я побледнела, он разражается проклятием.

Я уже однажды слышала подобные слова, брошенные моему отцу моим братом, за тем лишь исключением, что Алехандро, в отличие от Пабло, с презрением относился к Фиделю и событиям 26 июля. Он был убежден в том, что Фидель и его сторонники не готовы к серьезным переменам, и революции, к которой они призывают, будет недостаточно для уничтожения экономического неравенства, в котором погряз наш остров с тех пор, как сюда пришли испанцы.

— Ты должен ненавидеть мою семью, — говорю я глухим голосом.

Еще одно проклятие срывается с губ Пабло, и я вижу смятение в его глазах.

— Если бы все было так просто. Конечно, твоя семья заслуживает ненависти. Такие люди, как твой отец, украли эту страну у всех нас. Я должен был бы ненавидеть твою семью, но…

Его голос затихает, как будто ему не хватает слов, чтобы объяснить свои чувства.

— Но я не такая! — протестую я, хотя в тот момент, когда слова срываются с моих губ, я осознаю, что говорю неправду.

Оказывается, становится очень больно, когда тот, кто тебе не безразличен и кем ты восхищаешься, осуждает твой образ жизни, осуждает тот мир, в котором ты живешь, и считает его прогнившим насквозь. Мой брат ненавидит все, что связывает его с нашей семьей, и чем больше он стремится отдалиться от нас, тем труднее ему продолжать нас любить. Я — дочь своих родителей. Как можно любить то, что с такой страстью осуждаешь?

— Разумеется, — говорит Пабло. — Разве ты можешь думать иначе? Ты же сама Перес до мозга костей — это читается в наклоне твоей головы, в звуке твоего голоса, в каждом твоем шаге.

И в этом вся проблема. Я не могу перечеркнуть свое происхождение и отречься от своего мира. Правила поведения и хорошие манеры прививались мне с детства — разве я могу стать иной? Разве я могу отречься от тех, кого люблю больше всего: Беатрис, Изабель, Марии, родителей, Алехандро? Мы не Батиста, и мы тоже не согласны со многими его принципами. Но где же разница между грехом и выживанием? Неужели мы заслуживаем проклятий лишь за то, что нахождение Батисты у власти приносит нам выгоду?

— Хотел бы я, чтобы все было проще, — добавляет Пабло. — Я бы хотел, чтобы ты жила в моем мире, а я — в твоем. Я бы хотел, чтобы не было такой пропасти между теми, у кого есть все, и теми, кто просто жаждет получить шанс на лучшую жизнь.

— И ты думаешь, что сможешь изменить Кубу?

— Я и другие, подобные мне. Например, Фидель Кастро.

Я мало что знаю о Кастро, кроме того, что слышала о нем в новостях и от Алехандро, который всегда говорил о нем с насмешкой в голосе. Фидель призывает расстреливать и сажать в тюрьму тех, кто будет баллотироваться на предстоящих президентских выборах; он говорит, что будет бомбить избирательные участки, где будут собираться люди. Возможно, Пабло считает себя хорошим человеком, но я не могу быть в этом уверенной — я знаю его недостаточно хорошо. Я во многом не согласна с братом, но не могу не учитывать его мнение в отношении Фиделя.

— Ты был вместе с Фиделем на борту «Гранмы»? — спрашиваю я.

— Да. Я был с ним на протяжении всего путешествия.

— Так значит, он твой друг.

Я даже не пытаюсь скрыть свое потрясение. Моя мама всегда предупреждала нас: человека определяет его окружение. Так что же мне думать о Пабло? И как ему не судить меня только по моему кругу общения?

— Так оно и есть, — отвечает Пабло. — Кроме этого он может дать Кубе шанс освободиться от Батисты. Он хороший человек, юрист, реформатор, он отлично знает Конституцию и интересуется историей.

Некоторые из бомб, взорвавшихся в окрестностях Гаваны, были делом рук движения Кастро под названием «26 июля». Кастро и его сторонники причастны к тому, что пролилась кровь простых кубинцев. И Пабло, прямо или косвенно, тоже несет ответственность за смерть людей.

Как я теперь могу восхищаться этим человеком? Как я могу думать о нем?

— А разве Кастро не в горах? Разве ты не должен быть с ним сейчас? Что ты делаешь в Гаване?