Михаил Гиголашвили - Кока

Пыльной зимней ночью, когда ветер засыпа́л песком каменные мостовые, прибыли в Назарет римские глашатаи и велели тотчас будить народ, но староста, юркий, жилистый Рисай, упросил их не тревожить жителей, обождать до утра:

– А на рассвете я сам разошлю мальчишек по дворам.

Утром люди собрались к синагоге, где возле чахлых кедров их уже ждали римляне. Пришёл, кое-как переставляя больные ноги, поёживаясь от холода, и пожилой плотник Йосеф, оставив пятнадцатилетнюю беременную жену Мирьям и детей на попечение тёщи Рахили. Был он доброглаз, сизощёк, грузен, ходил с трудом из-за болей в коленях. Хоть и поспешал, но явился к синагоге одним из последних, встал позади всех, отчего плохо слышал глашатаев.

Римляне, прокричав повеление кесаря всем иудеям идти в свой город на перепись, съели вчерашней баранины и, прихватив бурдючки с вином, ускакали, не отвечая на вопросы старосты Рисая, зачем проводится перепись: из-за налогов, войны или новых сборов?

Безмолвные горожане разбрелись по домам. Время шло к завтраку, а им назаряне никогда не пренебрегали.

Йосеф решился подойти к Рисаю.

– Досточтимый, а жене тоже надо? Она на сносях! Жён тоже пишут?

Рисей сделал строгое лицо.

– Пусть идёт с тобой! Ты же из колена Давидова? Тогда твой город – Вифлеем. Иди туда! Приказ цезаря! Если жена не пойдёт, ребёнок будет вне закона! – прибавил назидательно.

Йосеф прерывисто вздохнул, переложил палку в другую руку и заковылял прочь, а дома приказал жене собираться.

Мирьям рассердилась. Жаловалась на боли в пояснице, на тошноту, на головокружения. Йосеф, тряся подбородком и щуря подслеповатые глаза, торопил:

– Надо, и всё тут! Что я поделаю, если кесарь издал закон, а ты беременна? Caм Рисай приказал, а он уж знает, что к чему. Уймись и успокойся! Если не пойдёшь, ребёнок будет вне закона. Завтра надо идти в Вифлеем, там я записан!

Из угла бормотала тронутая тёща Рахиль, на которую не то что детей, но и кошку оставить опасно. А дети совсем разошлись: в голоc плакали, дрались из-за глиняной свистульки, чем-то шуршали и стучали под лавкой.

Йосеф не выдержал, накричал на них, хлопнул дверью, ушёл на задний дворик, к овцам, где находил спокойствие от семейных ссор, коих в последнее время становилось всё больше. Но скоро, услышав, как Мирьям просит воды, поспешил обратно в дом. Жена тут же нашла другой повод не ехать.

– Детей не с кем оставить! Не бросишь же их одних? Твои дети, не мои! – не удержалась присовокупить.

Йосеф вздохнул:

– Попросим Елисавету посидеть с ними?

Двоюродная сестра Мирьям, Елисавета, уже в преклонных годах родила недавно первенца, жила недалеко, за четыре улицы. Мирьям согласилась.

Но некого послать к Елисавете – бедность сжимала дом холодным ободом. Пришлось тащиться самому.

Йосеф с большой неохотой отправился к Елисавете, он не хотел встречаться с её мужем, законником Захарией, который и всегда был заносчив, теперь же вовсе загордился – после того как ангел в храме внушил ему, что его сын Иоанн будет пророком, а он, Захария, будет отцом пророка. “Как же он родится, когда Елисавета в летах весьма преклонна?” – осмелился возразить Захария ангелу, за что тут же получил наказание – немоту до рождения первенца. Когда же родился сын, Захария написал на дощечке: “Назвать Иоанном”, – тут же обрёл дар речи и первым делом изгнал всю родню, возражавшую против этого имени.

Ох как не хотелось Йосефу никуда идти и ехать! Но он был законопослушен и оттого маловолен. Да и вообще с людьми ему куда хуже, чем с досками у себя в мастерской, где он, среди запахов свежего дерева и клея, плотничал: строгал, пилил, сколачивал столы и лавки, хотя трудиться с каждым годом становилось всё труднее.

Захария под деревом во дворе ел ягнёнка в сливовом соусе, принял Йосефа неприязненно (думал, тот пришёл занимать денег, что случалось нередко). Но Йосеф не стал садиться к столу, куда его пригласили небрежным кивком.

– Пусть ноги твои стоят на пути мира! Где Елисавета? Можно её видеть?

Захария махнул рукой, и Йосеф прошёл на женскую половину.

Елисавета, растрёпана и нахмурена, меняла пелёнки младенцу и на просьбу Йосефа посидеть с детьми ответила отказом: она не может бросить ребёнка, она сама больна, у неё колотьё в боку, жар в голове.

– И зачем вам тащиться в Вифлеем?

Йосеф почесал затылок.

– Не слышала? Перепись. Каждому должно идти писаться туда, где его племя и корни. Вифлеем – город Давидов, а я из череды Давидовой. А вы где пишетесь?