Михаил Гиголашвили - Кока

Йосеф, ничего не понимая, разглядывал подарки: кусочек золота, комки пахучего ладана и благородной смирны. А пастухи тянули шеи, пытаясь разглядеть младенца. Но Йосеф не разрешил, дал каждому по ассарию, выпроводил прочь и стал думать, как повести завтра Мирьям с младенцем на перепись, сможет ли она вообще ходить.

Прошло тридцать три года от рождения Иешуа.

Незадолго до Пасхи был дважды ограблен караван персиянина Гарага. Первый раз воры напали на окраине Иерусалима, где купец сгружал привезённые ковры и посуду, а второй раз обобрали через несколько дней, когда Гараг, закупив всякой всячины для возмещения убытков, вышел за городские ворота, чтобы отправиться на родину. Ограбленные и избитые купцы разбрелись по городу, пугая людей рассказами о ворах и побоях. Поползли дикие сплетни и мрачные слухи. Народ роптал и волновался. Да и было от чего!

Жизнь становилась всё опаснее. Повсюду шныряли странные люди, подговаривали народ на убийства римлян и тех продажных иудеев, что с ними снюханы. Воры обносили лавки, отбирали выручку, облагали податью торговцев, отнимали товары у купцов и барыши у менял. Грабили богатых, а их жён и дочерей угоняли в горы, чтобы потом, натешившись, продать в рабство. Римляне не вмешивались в городские дела, только иногда солдаты, по просьбе синедриона, для вида прохаживались по площадям, предпочитая в жару из тени не вылезать, играть в кости или щупать шлюх, торчащих возле казарм. А у местной стражи глаза залиты вином, глотки залеплены деньгами – делай что хочешь, только исправно плати и не суй свой нос куда не положено!

Стукачи донесли в синедрион, что двойной грабёж персиянина Гарага – дело рук известного по всей Иудее вора и разбойника Бар-Аввы и его шайки. Грабил он, как всегда, нагло, умело и смело: остановив караван, у первого и последнего верблюда вспарывал брюхо и спокойно забирал товар, пока купцы и хлипкая охрана дрожали под ножами, а связанные в цепочку верблюды беспокойно урчали и рвались с цепи. Хуже всего, что с караваном пропали важные бумаги для персидских властей, выкраденные из баулов.

И старый первосвященник Аннан, глава синедриона, отдал приказ взять разбойника.

– Терпеть больше нельзя! Бар-Авва стал опасен для нас! – Хотя его зять Каиафа уверял, что глупо резать курицу, коя несёт золотые яйца и наводит порядок в курятнике.

Приказ исполнили: Бар-Авва с разноязыкой дюжиной воров был взят под стражу в родном селе Сехании, где он обычно пировал после бесчинств и грабежей, привезён в закрытой телеге во дворец первосвященника и посажен в подвал до суда.

В подземелье, в слоистой тьме, тускнела лампадная плошка. Глухая дверь. Стены в острой накипи – не прислониться. Где-то наверху во дворце ходили и бегали, но звуки, пронизывая земную толщь, в подвале превращались в слабые стуки и шорохи.

Подстилка – только для Бар-Аввы. Для двух других – земляной пол. Тщедушный и глуповатый карманник Гестас-критянин дремал в углу. Негр по кличке Нигер мучался от болей – при аресте был ранен в печень, наскоро перевязан, теперь рана гноилась, он умирал.

Бар-Авва, большой вор, умудрённый жизнью, одышливо ругался сквозь кашель. Он двадцать лет разбойничал вокруг Генисаретского озера, никогда ни о чём не забывал, всегда всё делал как надо, как правильно. А вот на этот раз, обезумев от добычи, забыл выставить вокруг гульбища охрану, за что и поплатился!

Он громко вздыхал, бил себя по бритому черепу, по лбу, по ушам:

– Ах я дурень! Очумел от золота, как мальчишка! Сатанаил попутал! Хоть бы ты, Нигер, вспомнил! Или ты, Гестас, подсказал!

Нигер стонал. Из розового зева толчками выходила пена. Бок раздуло. Из-под бурой повязки полз гной. Он в забытьи тёр живот, мычал и скалился. Гестас отбрёхивался в полудреме:

– Да ты, кроме Сатанаила, разве кого-нибудь слушаешь! Даёшь слово сказать? “Я – ваш учитель!” Вот что от тебя слышно! Ведь так, Нигер?

– Я даю слово тем, кто дельное говорит, а не всякой мелюзге вроде тебя! – осадил его Бар-Авва, покосившись на Нигера и зная, что́ бывает в тюрьме, если у двоих появляется возможность взвалить вину на третьего. – Заткнись, змеёныш! – для верности шикнул он, и Гестас притих.

Этот карманник был мелкая сошка, способен только красть у стариков и буянить во хмелю. Но вот Нигер с золотыми серьгами, бывший служка палача в Вавилоне, который в пьяной драке искалечил главного жреца и сбежал в Иудею… Он опасен. Убивать людей считал своим главным занятием и умел делать это по-разному: иногда сдирал кожу живьём, иногда разрубал на части, иногда кастетом пробивал череп и пил кровь из раны, пока жертва билась в агонии.