Михаил Гиголашвили - Кока

Но сейчас Нигер лежал навзничь, залитый слюной и мочой. У Бар-Аввы отлегло от сердца. “Быстрее бы сдох!” – подумал он, жалея, что нет под рукой камня.

Побродил по подвалу, приник к стене. Начал потихоньку постукивать по ней. Ни звука в ответ. Где остальные из его шайки? Кто-нибудь сбежал или все в подвалах? Может, других отпустили, а их троих держат? Или рассадили по разным тюрьмам? Но зачем? И почему вообще их поймали?

Отяжелевший, хмурый, распахнув таллиф и обнажив грудь в седых волосах, он угрюмо обдумывал, как выбраться на волю. Где-то должна быть лазейка, пока ты не в могиле!

Главный вопрос: что надо синедриону? Почему он пойман? Дань ему платит исправно, никого из синедрионовых стукачей не трогает, грабит только богатых, исполняет все грязные поручения Каиафы.

Ведь известно: синедриону нужны золото и камни! Алмазы, сапфиры, изумруды, аметисты, чего еще?.. Недавно он, как положено, откупился шкатулкой с драгоценостями убитого римского патриция, о чём знали, но взяли. А сейчас происходит что-то странное. Ему не дают написать записки, увидеться с братом, поговорить с Аннаном или с кем-нибудь из его лизоблюдов. Почему?.. Или золото потеряло цену?.. Или люди лишились разума?.. Или гетерам и наложникам больше не нужны украшения?.. Или подох старый Аннан, а Каиафу скинули – кому нужен зять мертвеца?.. И почему стукачи не предупредили, как обычно, о готовящемся аресте?.. Или их кто-то перекупил?.. Даром, что ли, он щедро приплачивал мелкой синедрионской сошке, за что имел глаза и уши в самом логове, всегда всё знал, что там творится. А на этот раз никто из шавок не сообщил о предстоящей облаве. Ну, с этими шавками он разберётся, когда выйдет. Но как и когда?..

Плохо, что он посажен в подвал. Если бы хотели попугать, как бывало при вымогании поборов, то держали бы наверху, в особой комнате, куда обычно приходил для переговоров кто-нибудь из людей Каиафы. Сам Бар-Авва ни к золоту, ни к камням никогда не прикасался, а всегда только на словах сообщал, где и сколько чего спрятано для них. Зачем рисковать из-за какой-то дряни? Вдруг схватят за руку, завопят: “Этот камень – с убитого! Та цепь – с покойника! Эти серьги – с трупа!” – и отправят на суд, на смерть, а потом вместо него, Бар-Аввы, обложат данью другого, нового вора, вон их сколько развелось во время смут и бунтов! И не всё ли равно синедриону, с кого стричь шерсть? Его, Бар-Аввы, золото и камни ничуть не дороже тех, что принесут новые воры!

Единственное, на что мог Бар-Авва надеяться, – на своё звание. Конечно, воров в Иудее много, но пока он – один из главных. За наглость и смелость возведён в сан большого вора и не имеет права бросить своё ремесло. Зная об этом, синедрион считал более разумным и выгодным брать с него выкупы и пополнять ими казну и карманы, чем сажать или казнить. Всё равно людей не изменить, вместо Бар-Аввы на воровском престоле будет сидеть другой разбойник и убийца, какая разница?.. Бар-Авва хоть всем известен и уважаем, в силах навести порядок в своем чёрном мире, а что начнётся после его казни – неизвестно.

Об этом в припадке откровенности поведал Бар-Авве сам Каиафа, повстречавшись на заре в узкой улочке возле Силоама, где Бар-Авва ночевал у одной из своих жён. Вор ещё поразился тогда: что надо такому человеку в бедном квартале в эдакую рань?.. Каиафа был один, под капюшоном, куда-то спешил, но, наткнувшись на Бар-Авву, не увильнул, а наоборот, с высоты своего худого роста нагло уставился вору в переносицу, веско сказав: “Пока ты хозяин дна, мы с тобой и ты с нами. Но если что-нибудь случится с тобой – тебя для нас нет. И нас для тебя тоже нет!” И добавил странные слова, которые вор хорошо запомнил: “Если хочешь осушить болото, не следует слушать жалоб лягушек и жаб”.

Да, так было. А что теперь? Почему он тут, в вонючем склепе, а не на воле? Пять жён ждут его, а он гниёт под землёй, с полутрупами. Значит, что-то случилось? Но где? С кем? С Каиафой? С Аннаном? Непонятно, откуда чего ждать. А мысли о близкой Пасхе приводили его в полный ужас: кто ж не знает, что на Пасху казнят таких как он? Неужели его предали? И воры, и брат, и друзья, и подельники? Сделали козлом отпущения? Взвалили на него все дела? Свели счёты? Решили сместить? Казнить? Его?

Он швырял в стену миской и пинал визжащего Гестаса, упрекая его в чём-то, что было неясно ему самому. От бессильной тоски иногда, рассвирепев, со всей силой ногой бил по голове умирающего Нигера – тот только булькал в ответ.

Поздно ночью Бар-Авву вдруг вызвали из подвала. Нацепили ручные и ножные кандалы, вывели тайным ходом из дворца и повезли куда-то в наглухо закрытой холстом телеге. Он слышал топот коней и ненавистную римскую речь.