Михаил Гиголашвили - Кока

– А что у тебя с головой?

Бухути поведал, что в драке на Кукийском кладбище его ударили ломом, пробили череп, он даже не успел выстрелить. Врачи осколки вытащили и пластину поставили.

– Золотую, наверно? Не жмёт? – шутили, пуская по кругу мастырку, допивая коньяк и наливаясь благожелательностью друг к другу.

Были даже танцы, хотя и не очень весёлые: девушки шептали, что глупо получилось, его никто не звал, он больной, бегает за одной из них, часто сам не зная, с кем в данный момент говорит. А драка на кладбище на Кукии случилась, когда они с друзьями увидели в морге труп их товарища: в глаза и уши были забиты гвозди, а колени просверлены дрелью. Ну, они и накинулись на санитаров, хотя те кричали: как тело на улице подобрали, так и привезли, они при чём?

Обкуренный, как шнурок, Бухути клевал носом у стола, время от времени бросая сердитые взгляды на танцующих, бормоча что-то под нос, допивая шампанское из всех бокалов и доедая остатки торта. Выпереть его не представлялось возможным, на бо́льшее, чем танцы, шансов не было, и они вполне мирно разошлись, хотя на улице Бухути всё-таки сделал несколько выстрелов в воздух с криками:

– Хмерто, мишвеле! [137] Господи, помоги! (груз.) Авоэ!

Нукри, чтобы успокоить его, сказал:

– Не стреляй! В Бога попадёшь! – На что детина пьяно задумался и покорно спрятал пистолет, поникнув и прошептав:

– Нет, в Бога стрелять не буду, а то он меня в оборотку возьмёт!

Нукри с Кокой усадили его в такси и отправили восвояси, а манекенщиц больше не видели. Да и не хотели. Чего доброго, в следующий раз двинутый ломом Петре или раненый Павле могут не удержаться и спустить курок (возле манекенщиц в Доме моды постоянно тёрлись тёмные типы). Или не будет под рукой миролюбивого гашиша, чтобы обкурить этих ослов до полусмерти, дабы урезать их агрессивные и суперактивные гормоны…

Иногда приглашали на встречу с главврачом. Все сходились в столовой, где пожилой тихий главврач в вязаном жакете и бесшумных тапочках говорил несколько малоразборчивых фраз и спрашивал, есть ли вопросы. Их обычно не было, только иногда кто-нибудь тонким голосом вопрошал, когда его выпустят. Главврач поблёскивал очками:

– Когда надо, тогда и выпустим. Больше вопросов нет? Свободны!

Этот вопрос стал задавать себе и Кока: ломка снята, он опять в норме, сколько тут сидеть?

На очередном палатном обходе на его уклончивый вопрос, когда кончается срок его лечения, кожаная доктор Хильдегард ответила, что надо посмотреть анализы, кровь, дождаться результатов томографии, сделать энцефалограмму мозга, раз у него сомнения насчет головы.

– А что с тиннитусом? Продолжается? Лучше не стало?

– Какое там! Ещё как гудит!

Кока хотел сказать, что боится опухоли, этот страх – как главный шар в бильярде: бьёт прямо в треугольник мыслей, те разлетаются по лузам, а лузы – это ловушки, тупики, сети, капканы! Но сразу прикусил язык – и спросил только: что это ещё такое энцефалограмма?

Доктор Хильдегард спокойно ответила:

– Это вроде кардиограммы, не бойтесь, не больно. Обруч наденут на голову – и всё! – И добавила: – Лучше всего сделать сейчас же, врачи на месте, надо только спуститься в подвал. Вот вам направление.

Хм, там ведро на голову, тут – обруч! Что он, скаковая лошадь? Однако надо идти.

Но одному тащиться лень, и Кока решил взять с собой Массимо. Тот, услышав, что внизу его ждёт мамма с кастрюлей ригатони, оживился, быстро натянул поверх пижамы брюки, шапку, шарф и поспешил за Кокой, шаркая примятыми задниками и спрашивая, не забыла ли мамма посыпать ригатони пармезаном, отчего Коке стало неловко.

– Нет, всё в порядке, – заверил. – Посыпала. Всё положила, орегано, базиликум. Сюда нам!

Он постучал в нужную дверь. На разрешение вошли оба.

Врач, взяв бумажку, назвала Кокины данные, но тот (сам не зная, как и зачем) кивнул на Массимо:

– Это он. Я помог ему прийти, привёл его.

Массимо крутил небритой мордой, оглядывался – где мамма и кастрюля ригатони?

Врач с сомнением покачала головой, усадила его в кресло наподобие электрического стула, сняла шапку и шарф, обрила разовой бритвой виски, поставила присоски, а на его вопрос, где мамма с ригатони, со вздохом сказала:

– Ещё не пришла… – Надела на голову Массимо обруч с проводами, включила аппарат, а сама вышла, закрыла дверь и села возле окошка в стене, через которое виден стул с седоком.

– Что это может показать? – удивился Кока, глядя через стекло, как Массимо важно и неподвижно восседает на электрическом стуле, изредка ворочая глазами в поисках ригатони.