Василий Богданов - Мистер Пропер, веселей!

Взгляд Тараса Григорьевича упал на одну из них, через которую будто бы непрерывной чередой проходили ленивые волны. Начинаясь от воздетой кверху кисти руки, они плавно текли вдоль предплечья, захватывали грудь, пронизывали талию и угасали в движении бёдер.

– Богиня! – крикнул Бумер, глазами указывая на девушку. – Супермодель!

– Аха! – ответил Директор и подмигнул.

Шум вокруг них стоял такой, что приходилось орать. Возле самого уха Директор ощущал горькое от рома и мятной жвачки дыхание Кристины.

– Малышня-а-а-а, – хрипло пропела она, – не хочешь чего-нибудь почитать?

Он перевёл на неё взгляд, помутившийся от алкоголя, и согласно кивнул.

Куда только подевалась легкомысленная розовая блондинка? Перед ним сидела сама смерть: чёрные волосы с синим отливом, провалы вокруг глаз на выбеленном лице, полные синие губы.

Кристина поёрзала на низком диване, поправляя свою неприлично короткую кожаную юбку, но обтянутые сеткой полноватые ляжки всё равно выскальзывали наружу. Потом она вынула из сумочки с серебряными черепами самодельную сигаретку и спросила:

– Клёвая книжка?

Они выкурили на троих один косячок, а далее произошло нечто странное. Тарас Григорьевич был уверен, что ни на секунду не поднимался с дивана, однако в голове, откуда ни возьмись, возникли воспоминания. Короткие и разорванные, как стоп-кадры, они напоминали стаю голубей, внезапно выпорхнувшую из-под колёс.

Вот он и Бумер скачут возле сцены и трясут головами, отчего окружающее разлетается на осколки и искры. Потом толкаются возле барной стойки вместе с Кристиной и хрипло орут бармену, отчаянно при этом жестикулируя. Далее следует серия молниеносно сменяющих друг друга моментов: текила, Б-52, текила, самбука, текила. Кристина прилипла к его груди под звуки рок-баллады, а со всех сторон их сдавливает пропахшая потом и алкоголем толпа.

Глупая беготня по коридорам и лестницам, игра в ляпки, ещё один косяк, выкуренный где-то в подсобном помещении, мужской туалет, враждебный взгляд рокера, покрытого цветными татуировками, снова бар: водка, водка, водка… сверкающая лысина Бумера, его улыбка в рамке из бороды и усов…

Винниченко не помнил, как они вновь приземлились на один из диванов. Глаза Кристины к тому времени осоловели, радужки превратились в студень, а тело обмякло и всей тяжестью наваливалось ему на плечо. Он обнимал податливую талию, пускал пальцы в задумчивое путешествие к ягодицам; не встречая сопротивления, равнодушно мял их и разглядывал окружающее, будто в тумане. Словно бы это не он сидел сейчас на прожженном сигаретами диване на краю подростковой вакханалии.

Несколько раз в голове его мелькнуло слово «молодёжь» применительно к прыгающим возле сцены подросткам, но он с брезгливым ужасом отогнал его, думая: «Не может быть, чтобы я настолько состарился!»

– Бумер, я старый? – спросил он.

– Да ты ебанулся! – ответил тот. – Ты что, хочешь испортить мне праздник???

– Нет, – сказал Винниченко и погрузился в глубокую меланхолию.

Почему он сейчас ведёт себя, как подросток? Придумал себе кличку Директор, носит под пиджаком футболки, говорит на идиотском сленге, тусуется с Бумером, связался с Кристиной?..

Где была его настоящая молодость? Что делал он, когда был упитанным послушным мальчиком, а после полноватым и ленивым, но лёгким на подъём, весёлым юношей?

Вспоминалась школа; секция лёгкой атлетики, где он познакомился с Гавриловым; занятия в кружке «Юный техник»; многотомные собрания сочинений Вальтера Скотта, Даниеля Дефо, Майн Рида, Владислава Крапивина – неизбежные спутники летних каникул; общественная работа в пионерской организации; комсомол; институт. Всюду векторы, прямые дороги, направленные к цели, понятные ценности, общественное служение, принадлежность к чему-то большему, чем собственное я, к гордой аббревиатуре СССР. А потом провал, утрата ориентиров, замена их сладким и липким, как дешёвый сироп, словом «кайф».

Кайф был и в Союзе, но только тогда он не имел ничего общего с радостной и насыщенной жизнью члена общества, целиком влитой в монументальное сооружение космического масштаба под названием «долг». Кайф стыдливо скрывался в секретном шёпоте старших пацанов, в наивной порнографии любительских фотоснимков, имел запах портвейна и черешни, а звучал, как расстроенная гитара или хриплый однокассетник. Кайф воплощался в образах губастых хулиганов с руками, исколотыми иглой, и их подружек, доступных чувих, мыкающихся всю жизнь по подвалам, грязным подсобкам и общагам.