Нада Габорович - Голосую за любовь

Мимо нас проплывали берега, усеянные загорающими горожанами, а вода и воздух гудели от множества голосов и детского визга. Ниже по реке солдаты купали коней. Мокрые, сверкающие на солнце, с мощными крупами, те напоминали ковбойских коней из фильмов о Диком Западе, а может быть, были даже красивей.

— Как думаешь, Рашида, какой бы я был, если бы родился конем? — Я приблизился к ней, и теперь мы медленно плыли рядом, лениво взмахивая руками. Кожа на ее лице напоминала нежную шкурку первых персиков, а глаза на загоревшем лице казались еще светлее. Ресницы, брови и волосы были почти белыми, как на негативе. — Как думаешь, Рашида?

— Никак. Ты и так мой конь! Мой глупый, дорогой конь! — Она протянула руку и положила ее мне на затылок.

Я думал, что она снова захочет меня толкнуть в воду, но она только погладила, и было просто смешно и чудесно, как она это сделала. Вы понимаете, о чем я говорю. Так приласкать умела только мама. Но ласка Рашиды меня безумно взволновала, и я чуть не потерял сознание.

Берега по-прежнему плыли мимо, но нам теперь было не до них. Я касался губами ее шеи, щек, всего-всего. В этих поцелуях было больше света, солнца и воды, чем чего-либо иного. Я уверен, что запомню их на всю жизнь! Я не забуду их, даже лежа на два метра под землей, рассеянный в прах и пепел или превратившийся в перегной. Я не забуду ее губ, полузакрытых глаз и запаха прогретой солнцем кожи.

— Поплыли к берегу, Рашида! — предложил я, но она только покачала головой. Под водой я ощущал прикосновение ее ног и маленького твердого персика у меня на плече. — Мне что-то холодно, Рашида! — говорил я, не глядя на нее, но все равно понимая, что она отрицательно вертит головой.

— Я не хочу того, чего ты хочешь, — твердо сказала она и снова принялась нырять. В те секунды, когда она выплывала на поверхность, чтобы набрать воздуха, я, как и тогда на переезде, пытался ей объяснить, что она не знает, чего я хочу, но Рашиду нельзя было заставить что-нибудь сделать против воли.

Я уже был синий как слива, когда мы наконец коснулись ступнями твердой земли, где-то километрах в двух от Каранова.

На этой песчаной косе, кроме нас, не было ни души, а песок жег, словно только что вынутый из печи хлеб. Мы легли на спину и смотрели в небо. Оно было прозрачно и лишь в самой вышине пестрело легкими облачками, похожими на водную рябь, какая бывает на утренней заре. Белесая, едва различимая, из-за горизонта выползла луна. У меня было странное ощущение отрешенности от всего мира, и возникла мысль, что где-то далеко, бог весть где, кто-то так же одинок, как я.

Рашида лежала, закрыв глаза, но вы бы ошиблись, подумав, что она спит: она была насторожена, как кошка перед мышиной норкой. Я понял это, как только коснулся ее ноги.

— Не дури! — Она вскочила, будто ошпаренная. — Еще раз тронешь — набью тебе полный рот песка! — Рашида стояла надо мной, красная от возбуждения. Последний идиот понял бы, что она ощущает именно то, в чем только что уличала меня!

— Разденься хоть догола, я даже не взгляну! Кошка! Бешеная, психованная кошка! — Я перевернулся на живот и стал рассматривать песок, будто искал дукаты царя Радована. Рашида все еще стояла надо мной. Я чувствовал это по ее горячему дыханию и по тому, как она дрыгала коленями, будто жеребец перед началом скачек.

— Правда не взглянешь? — сказала, растягивая слова, и тут же умолкла, словно у нее перехватило дыхание. Возле нас не было ничего, кроме песка и воды, да еще невдалеке, сунув под крыло голову, дремала цапля.

— Не взгляну! — Я пожал плечами. — Хотя и в этих бикини ты почти голая.

— А если их сниму — буду уже не почти, а совсем! — прошептала она и засмеялась. — Бьюсь об заклад, что тогда все же взглянешь!

Я услышал, как она расстегивает пуговицы на бедре. Потом что-то упало на песок. Бикини упали возле моего локтя, и я понимал, что мне достаточно повернуть голову всего на несколько сантиметров.

Рашида стояла неподвижно. Должно быть, кожа под бикини была совсем белая. А может быть, солнце пробивалось и через полотно? Если капельку пошевелиться, можно это увидеть! Одну капельку! На каких-нибудь идиотских пять сантиметров!

— Считаю до десяти! — взволнованным голосом произнесла Рашида. — Ручаюсь, что дольше не выдержишь!

— Ты уже билась об заклад. Выдержу!

Я зарылся головой в песок, но глаза прямо-таки лезли из орбит. Солнце горячей кувалдой ударяло меня по затылку, а воздух раздирал грудь, резко, больно. Он был теплый, пропитанный влажным запахом песка, ветел и речных растений, но мне казалось, что вместе с дыханием в легкие мне проникает паутина. Может быть, все же чуть-чуть пошевелить голову — разве она заметит? Три… четыре… семь… Только пять сантиметров? Восемь…