Нада Габорович - Голосую за любовь

— Отпустите меня, оставьте меня, прошу вас! — едва шевелила она губами, когда кто-то, бросившись вплавь, сумел схватить ее шляпу и надел ей на голову. Вся мокрая и осунувшаяся, она выглядела старше на тысячу лет. В этот момент я невольно вспомнил, какой увидел ее возле окна, когда она смотрела на Маркоту и лицо ее было похоже на расцветающий подсолнечник. Вопреки своему желанию я постоянно думал об этом, хотя Рашида шептала мне, что надо скорей бежать, что нужно на время испариться, пока… Рашида не успела закончить предложение — нас уже окружила толпа, и она неудержимо росла.

Откуда нам было знать, что подобные события притягивают к себе Караново сильнее, чем магнит — железные опилки. Мелания, поддерживаемая под руки какими-то женщинами и окруженная целой сворой любопытных, не сделала еще и десяти шагов по направлению к насыпи, как я услышал, что кто-то позади нас с Рашидой сказал: «Значит, это таки сынок Галаца?» — и все вокруг начали громко обсуждать, сколько писем я ей написал.

— Шестьдесят! — донесся до меня голос Атамана, и я поклялся сегодня же при первой встрече разбить ему башку. Рашида сжала мою руку и шла рядом, вся мокрая, в одних бикини, прижимая к себе непонятно в какую минуту подобранную Грету.

— Дай слово, что раскроишь ему черепушку! Дай мне слово, Бода! — скороговоркой взволнованно говорила она, и я убеждал ее, что обязательно это сделаю, сегодня же, как только встречу, хотя прекрасно сознавал, что сегодня мы с ним не встретимся, что нас с Рашидой ожидают совсем иные встречи.

И они не замедлили произойти: сначала мы встретили старшего брата Рашиды, которого за руку тащил на берег Тисы Сулейман, а затем и товарища директора, моего отчима, который, садясь в автомобиль, сказал лишь, что обо всем этом мы поговорим сегодня вечером, и, нажав на газ, сразу на третьей скорости уехал, оставив за собой облако пыли.

— Запомни, сегодня вечером! — успела крикнуть Ясмина, высунув голову из машины. Волосы ее были туго завязаны на затылке, а лицо раскраснелось на солнце, и поэтому она казалась точной, правда, несколько подмоложенной, копией Тимотия. Сущий поросенок!

— Ну, все! — сказала Рашида, и я не понял, относится ли это ко мне или к ее брату, который следовал за нами по пятам, словно вел нас под стражей. Потом она передала мне Грету, и ее широко раскрытые глаза так заблестели, как они обычно блестят у женщин, готовых разреветься.

— Надень хоть платье! — сказал ее брат, когда мы начали подыматься на насыпь, и это все, что он вообще сказал. Затем минут десять мы шли молча, и целая стая детворы бежала за нами. Потом ее брат махнул рукой, дав мне понять, чтобы я сгинул. В его руке сверкнул нож. Повторения не требовалось: от дома Исайи каждый из нас пошел в свою сторону, по-прежнему не проронив ни слова.

— Завтра увидимся! — подмигнул я Рашиде. Она незаметно кивнула и, как всегда расправив плечи, лишь наклонив голову, пошла дальше, словно направлялась на бал. Обыватели глядели на нас, высовываясь из окон, и сейчас еще больше походили на черепах, но у меня не было времени об этом как следует подумать. Навстречу мне с вылезшими из орбит глазищами и такой красный, что, казалось, его вот-вот хватит удар, шел мой отец.

— Ты все еще не повесился? — первое, что он спросил, увидев меня. — На твоем месте я бы уж давно болтался на каком-нибудь суку! — И дальше завел обычную тягомотину: что, будь он на моем месте, он не шлялся бы целый божий день возле Тисы, не схлопотал бы столько колов и уже миллион раз провалился бы сквозь землю.

— Как только тебе такое могло взбрести в башку? С этими письмами? — Он схватил меня за локоть и сжал руку, но во всем этом не чувствовалось ни настоящего укора, ни гнева. — Это точно, что ты написал их шестьдесят штук? И она на все отвечала? — Он пыхтел мне прямо в лицо, а затем захихикал, и мне стало ясно, почему в его пожатии не было ни укора, ни гнева. Хотя, впрочем, я не очень-то и думал об этом.

— Она не отвечала! — сказал я.

— Не ври! Я у тебя эти письма разыщу! — Он буквально тащил меня с площади, и люди расступались, пропуская нас. — Где ты прячешь эти письма, я тебя спрашиваю?!

— Мне нечего прятать. Писал только я ей. Я писал ей, как будто это пишет Маркота. Вот и все!

— Не-ет. Это не все! Это не может быть все! А ну, выкладывай начистоту! — В его глазах кроме любопытства я заметил что-то вроде гордости: этот синий чулок, старая дева все-таки не устояла перед тем, чем господь наделил всех Галацев. — Ты же что-то должен был заподозрить! Должен был где-то застать ее с Маркотой! Только тогда тебе могло прийти в голову их как-то связать. Ну, отвечай! — Он еще крепче сжал мою руку, и брови его взлетели вверх. Каждый, хорошо знавший Раде Галаца, прекрасно понимал, что это значит. Я знал его очень хорошо, но в том, что сейчас происходило между нами, было не просто его обычное упрямство, не только какое-то недопонимание. К этому примешивалось еще что-то. — Отвечай, тебе говорю! — кричал он, а я прошептал, что отвечать мне нечего, а даже если б что-то и было, я бы предпочел разговаривать дома.