Нада Габорович - Голосую за любовь

Это на него подействовало.

— Значит, господину нечего больше мне сказать, ладно!

Он ослабил пальцы, сжимавшие мою руку, и так, молча, мы дошли до дома. Пока мы не захлопнули за собой дверь, соседи пожирали нас глазами, а тогда отец сказал, что я могу начинать.

— Что начинать?

— Как у вас все началось — у этой старой Мелании и у тебя, идиот! — сказал он, усаживаясь на стул, а Станика, будто архангел Михаил, стояла позади него. Весна, вероятно, возилась где-то со своими кроликами. За каждой стеной мне мерещились огромные уши наших соседей и даже слышалось их сдерживаемое дыхание. — И все остальное!

— А остального нет! — сказал я. — Я не встречался с Меланией, хоть для тебя это, может быть, было бы и лестно. Я только писал ей письма от имени Маркоты.

— Он тебя об этом сам попросил?

— Он об этом не имел никакого понятия.

— Не мели чепуху! Как будто мы не знаем, что он за святой! — встряла Станика, и допрос продолжался, хоть и без особого результата. Просто ихние желудки не в состоянии были это переварить.

— Во-первых, ты — не Маркота и ты не мог писать как Маркота. Во-вторых, если ты писал, тогда это подлог. А за подлог следует наказание, это — в-третьих!

Так впервые речь зашла о наказании. Потом в течение вечера я слышал об этом несколько раз, но не придал особого значения.

Нам, Грета, сейчас важно одно — выспаться. Проспим до воскресенья, а потом свистнем, как свистел индеец Сиюкс, у домика на переезде, выбежит Рашида, и мы отправимся в Белград, затем к морю и еще дальше! Я уже видел, как мы с Рашидой и Гретой пересаживаемся с поезда на поезд, из машины в машину, с одного корабля на другой, а перед нами проплывают залитые солнцем равнины, горы, бьют гейзеры, плещутся и дружески нас встречают соленые моря. Нам принадлежат все четыре шальные стороны света, все ветры, воды, леса и горы. Грета! Давай, Грета, спать! Я поднялся в свою каморку на чердаке и, как был в одежде, бросился на кровать. Грета спокойно лежала рядом, смотрела на меня своими светлыми глазенками и словно понимала то, что я говорю. Те двое внизу все еще обсуждали мои письма. Я слышал, как смеется Станика, затем ей что-то объяснял отец, и они уже смеялись вместе.

Я вроде бы заснул, но это был, вероятно, не настоящий сон, потому что какой-то частицей сознания я все время сочинял начало нового романа. Я видел огромных черепах, разгуливающих парочками по площади, слышал, как они пискляво и бессмысленно хихикают, видел, как своими проклятыми панцирями уже покрывают весь мир.

Потом заявилась Весна и сказала, что на моем месте она бы сегодня не смогла уснуть. Вообще-то на моем месте другие бы обязательно занимались чем-то совсем другим. Я ей ответил, что сам не знаю, чем бы я мог заняться, когда Рашида там, в сторожке на переезде, а все Караново обсуждает наши идиотские письма.

— Да, это точно! — сказала Весна и, присев на кровать, взяла на колени Грету. — Эти письма — самая большая глупость, которую только ты мог придумать. Согласен?

Она замолчала и некоторое время смотрела на меня. А потом я заметил, что замолкли и те двое, внизу. И сказал ей об этом. Она ответила, что они не замолчали, а просто куда-то ушли.

Бессмысленно было спрашивать, куда и зачем. Тем более Весну. Такие вещи ее вообще не интересовали. Съежившись, она сидела в полутьме, и глаза у нее были добрыми и красивыми, как у белочки, косули или у собаки, которая вас любит.

Потом мы с ней просто болтали; немного о кроликах, немного о Стояне из 3 «Б» класса. Я ни о чем не спрашивал, потому что это лучший способ дать человеку излить душу. Она говорила сбиваясь, иногда замолкала, но из всего следовало одно: что Стоян — клевый парень, настоящий друг, и т. д и т. п. Я хотел узнать, относилась ли бы она к нему так, будь у него не такие широченные плечи, но есть вещи, о которых неудобно спрашивать, даже если это твоя сестра. Она еще что-то болтала, когда я ясно услышал, как внизу открыли входную дверь. Это был наш старик и с ним какие-то две бабенки, но Весна не умолкала, и я не мог уловить, о чем идет разговор внизу. Разобрал только слово «свидетельство».

— Притормози, Весна! — сказал я. — Там говорят об отметках. У тебя табель в порядке?

— У меня? — она приподнялась и вся превратилась в слух. — У меня вроде бы да: несколько четверок, две тройки, правда, может оказаться двойка по математике — этого ведь никогда не угадаешь.

— А единица?

— Зачем же мне единица, Слободан? Я не идиотка, чтобы испортить себе все лето. А чего это ты на меня уставился? — Она пододвинулась и схватила меня за руку. Лицо ее стало взволнованным, и руку она сжимала так сильно, словно тонула.