Нада Габорович - Голосую за любовь

Рашида лежала на боку в своих бикини оливкового цвета и пыталась приучить Грету брать у нее из рук кусочки моркови, но Грета не очень-то поддавалась тренировке. Она просто втянула голову под панцирь и сделала вид, что спит. В конце концов Рашиде это наскучило, и она, по-лягушачьи оттолкнувшись ногами, поплыла.

Я тоже хотел прыгнуть в воду, но был слишком голоден и всецело занят своими кишками, желудком, желудочным соком и тому подобными штуковинами. Было, вероятно, уже не меньше трех часов. Конечно, три уже пробило, потому что на пляже стали появляться служащие, а продавцы, наоборот, поспешили в магазины. В ивняке любезничали парочки и шастали мальчишки, разыскивая птичьи гнезда.

Мне вдруг вспомнилось, как недавно Саша меня спросил: «А что у тебя с этой турчанкой? Между вами еще ничего не было?» Говорил он запинаясь, с раскрасневшимся лицом. Мне стало смешно. «Того, что ты думаешь, не было, — сказал я. — И я нисколечко не сожалею, что не было», — прибавил еще, швырнув окурок. Саша Альбрехт взглянул на меня, как на червяка, а потом, сплюнув, заявил, что у одних головы дубовые, у других — наполнены трухой, а у некоторых — дерьмом. Я не уточнял, что он хочет этим сказать. Да и не видел нужды уточнять.

Это происходило несколько дней назад, на перемене после второго урока. Мы курили в уборной, а Тома Силач стоял на стреме. От женской уборной нас отделяла тонкая перегородка, и мы слышали, что там делают девчонки и о чем разговаривают. Среди наших парней были такие, которые целые перемены подслушивали, прижав к стене уши, или писали и рисовали на ней всякую чушь. Непревзойденным мастером в этом деле был Саша Альбрехт, и после него, как после улитки, оставляющей за собой слизь, появлялись на стене изображения известных мужских и женских штучек, так что, заметив на стене или просто где-нибудь на камне всю эту гадость, вы могли быть уверены, что здесь побывал он. Иногда у меня из-за этого глаза на него не смотрели, хотя во всем остальном он был парень неплохой.

Я стоял, прислонившись к стене, и курил отцовские сигареты, которые, по правде говоря, были отвратными и чертовски воняли, но лучших достать было негде.

— Думаю, ты все же врешь, — сказал Саша Альбрехт. — Все говорят, что ты эту малышку трахнул! — Взгляд его стал каким-то напряженным и грязным. Я старался не смотреть ни на него, ни на стену перед собой.

— Представь себе, я все же лучше знаю, что я делал, а что нет, — ответил я, на что Саша сплюнул и заявил, что не с чего мне выпендриваться. Конечно, он мог так сказать, потому что сам был первым учеником в нашем классе и пятерки липли к нему, как репейник. Девчонки, почти все без исключения, списывали у него домашние задания и конспекты, преподаватели вечно ставили его в пример, а он только скромно опускал глаза. Потом провожал девочек до дома и был любимчиком всех мамочек. Я думаю, вы сами прекрасно знаете этот тип парней, незачем вам его описывать! Да я и не буду! Наши кретины говорили, будто он еще невинный как овечка, и, наверно, это правда, хотя, если ты кое-что уже попробовал, это абсолютно ничего не значит.

— Послушай, уступи мне эту девчонку! — Он поднял голову, но не смотрел мне в глаза. — Дам тебе два диска Пэта Буна «Колумбия»!

Я не мог назвать его психом! Его отец был главным врачом больницы, где умер тот мой дядька, брат матери, и Саша должен был это знать, то есть, хочу сказать, насчет психов. И где психу место — тоже знал. Если кто-нибудь вообще может знать, где кому место. Я только сказал ему, что Рашиду я люблю, но он этого вообще не в состоянии понять. В нашей школе не принято говорить о любви. Сказать, что ты кого-нибудь любишь, — значит обеспечить себе в глазах ребят абсолютный минус.

Если кто-нибудь при мне заговаривал о Рашиде, мне, согласно нашим правилам, следовало бы молчать и самодовольно улыбаться. Но я не хотел так поступать. Пусть меня считают идиотом и психом, подумаешь, дела. Я не хотел, чтобы о Рашиде подумали плохо, хотя, в конце-то концов, это и не имеет значения!

Рашида наискосок пересекала Тису, и над водой виднелись только золотые пряди ее волос. Над пляжем нависла толстая пелена зноя. Раскаленный и сверкающий на солнце песок казался совсем не таким, как всегда. Стройные, длинноногие девушки в своих мини-костюмах выглядели очень привлекательно. Роза Пачвара была в соломенной шляпе, скрывавшей все лицо. Я не смотрел на нее, хотя она у меня была первой девчонкой, как теперь Саша Альбрехт думал о Рашиде. Эта девица с сильными ногами и упругой грудью научила меня кое-каким вещицам два года назад, когда наши семейства вместе проводили каникулы. «Да ты еще ничего не умеешь!» — говорила она и тыкала моими руками в известные места. Красный и раскаленный как печь, я отвечал, что она ошибается. Она не ошибалась, хотя спустя полчаса я уже не краснел, потому что то, чему она меня учила, у Галацев было в крови, и в этом отношении Станика совершенно права.