Нада Габорович - Голосую за любовь

На Тису устремлялись толпы людей, и вся дорога была забита машинами и велосипедистами.

— Как закончил, Слободан? — спросил меня техник с завода товарища директора, моего отчима. — Можешь летом поработать у нас на заводе. Дело всегда сыщется, а все же худо-бедно заработаешь.

Он некоторое время шел рядом с нами. Его пеструю рубаху видно было за два километра. Ему еще, вероятно, не было известно, что мы с Тимотием находимся в состоянии войны. Вероятно, он единственный в Каранове еще не знал об этом. Я сказал, что сейчас рано строить какие-либо планы на лето: табели еще не выдали, мы их получим только в воскресенье. Как всегда, устроят торжественное вручение. Будут и песни, и хоровые декламации, и цветы, и трогательные речи, и слезы, и улыбки, и прочие всевозможные глупости. Учителя станут рассказывать о том, что ждет нас в жизни, а позже, дома, родители продолжат эту тему, но только с более конкретными предложениями. Я уже имел счастье не раз слышать от Станики, что сгожусь разве что в подмастерья, если буду продолжать вести себя так, как начал, и т. д., и т. п., что я не знаю жизни, потому что никогда не должен был бороться за кусок хлеба; кабы, мол, разносил по утрам газеты или молоко, все воспринимал бы несколько иначе. Если еще раз начнут жевать эту жвачку, скажем, что готовы разносить газеты и молоко! — потрепал я самого себя по плечу и улыбнулся, как это делал один заморыш в женском облике, который два года назад, сам не зная каким образом, угодил в сети нашего Влады.

— Хмыкаешь, будто идиот! — сказала Рашида и снова крикнула: — Эй, Сулейман!

Но этот гаденыш сделал вид, что не слышит.

— Ты отстанешь от нас, если я тебе дам пятьдесят динаров? — сказал я, вынув из кармана монету. Он сделал несколько шагов. — Да или нет?

Мальчишка вроде был согласен.

— Положи вон туда, и уходите.

Он указал на каменную ограду Исайиного дома, опасаясь, вероятно, подойти слишком близко, чтобы не получить затрещину. В глубине души я колебался, дать ли ему по морде или бросить деньги, но Рашида сказала, что иначе, как за пятьдесят динаров, мы от него сегодня не отделаемся. И это решило дело. Мы положили деньги на забор и пошли к берегу.

— А я все равно расскажу папе! — крикнул пацан, схватив деньги, и припустил в сторону города.

— В таком случае останешься без ушей! — крикнула Рашида, но я сомневаюсь, что он это слышал, потому что летел с быстротой ракеты, а мотня штанов, доставшихся ему от кого-то из старших братьев, била его по пяткам.

Жаждущие искупаться все еще валили к Тисе, но на пароме, кроме Баронессы, никого не было. Карановцы считали, что доски парома утыканы гвоздями гуще, чем ложе факира. Но это было справедливо лишь отчасти. Гвозди, правда, там и сям торчали из прогнивших досок, а нередко случалось, что какая-нибудь из них проваливалась под ногой, но все же более клевого места, чем этот уже миллион лет пришвартованный к берегу паром, я просто не мог себе вообразить.

По железнодорожному мосту прогромыхал Tauern-экспресс, и мы не расслышали, что нам сказала Баронесса. Впрочем, это было и не бог весть как важно: она всегда говорила одно и то же. Сегодня, мол, разболелся маленький Эмилиан. Насморк, лежит в постели. Поэтому дорогая Шарлотта весь день возле него. Баронесса усмехнулась, заявив, что нынешний день похож на пудинг со смородиной. Вы его, конечно же, пробовали? Мы улыбнулись, а она снова повторила все об Эмилиане. Странно было слушать, что у человека, лежащего уже целый век под землей, был насморк, но Рашида сказала, что с такими мальчиками, как Эмилиан, возможны всякие чудеса.

Баронесса снова присела на корточки и, кивая головой будто Сократ, начала рыться в мешке, который вечно таскала с собой и куда собирала всякий хлам. Собака лежала и глядела на воду, а с языка у нее текла слюна. Ей было до смерти жарко.

Потом Баронесса заговорила с ней, но Мимике было невмоготу даже тявкнуть, и Баронесса снова принялась мурлыкать свою песенку о кораблике, который никогда-никогда не отправился в плаванье.

Tauern-экспресс давно скрылся, но металлическая конструкция моста все еще вздрагивала, и в спокойном, густом летнем воздухе медленно рассеивался дым паровоза. Я подумал, что дня через три мы сами пролетим по этому мосту, и улыбнулся. На меня уже повеяло дыханием дальних странствий, и перед глазами замелькали потрясные местечки, через которые мы будем ехать.

В своей каморке на чердаке я уложил под кровать вещи, без которых нечего было и думать отправляться в путь. Это была синяя спортивная сумка Влады, сандалеты, перочинный ножик с четырьмя лезвиями, две банки консервов — паприкаш с мясом, пачка пиленого сахара, джинсы и плащ, который забыл Влада в последние каникулы. В коробочке лежало ровно 1740 динаров. Этого нам с Рашидой едва бы хватило на билеты до Белграда. Оттуда до моря мы рассчитывали добираться автостопом. А почему бы и до Белграда нам не махнуть автостопом? Разве нельзя забраться в один из грузовиков с тарой или овощными консервами, отправляемыми с завода товарища директора? Насколько мне известно, их отвозят по средам. У нас есть еще время как следует подготовиться.