Жауме Кабре - Голоса Памано

— Сеньора, он скончался, — услышала она откуда-то сзади слова Хасинто, пораженного столь безграничной любовью; и в этот момент банда Тарги вновь ворвалась в церковь.

Андреу Баланзо налил себе полстакана белого вина, весьма довольный тем, что в маленьком уединенном ресторане не возбраняется поглощать вино в любом количестве: в конце концов, легкое вино никому еще не вредило.

— Когда мы вернулись в церковь после того, как решительно пресекли атаку маки, сеньора все еще находилась там. И ее шофер тоже. Вы знали, что они были любовниками?

— Кто?

— Шофер с сеньорой.

— Откуда вам это известно?

— Мы с Хасинто были друзьями. Он рассказывал мне все и со всеми подробностями. Она была страшно влюблена в него, и он жил как у Христа за пазухой. Хотя был всего лишь шофером. Кстати, мне сказали, что он как-то странно умер…

— Как странно?

— Ну, как это сказать…

— Что именно?

— Мне известно только то, что люди говорят.

Баланзо воспользовался неловкой паузой в разговоре, чтобы отпить еще глоточек вина. Точно так же сделал это и его коллега, мужчина с кудрявыми волосами (правда, теперь уже совсем седыми), когда молча сидел в обществе Хасинто Маса в одном сумрачном заведении Суэры, на берегу реки Гальего (правда, он и ведать не ведал, как она называется, но его это нисколько не волновало); это была одна из рек, названия которых заучивали наизусть ученики торенской школы, ныне уже почтенные отцы семейств; разумеется, все эти названия были ими впоследствии благополучно забыты, ибо знание того, что Гальего — это река, которая впадает в Эбро в районе Сарагосы, оказалось совершенно несущественным для их жизни… Так как называется река, которая впадает не в море, а в другую реку?

— Приток, — ответила Элвира Льюис за семь месяцев до того, как умерла от туберкулеза.

— Очень хорошо, Элвирета.

— Очень хорошо, Аркадио. Зачем ты приехал? Это она тебя послала?

Аркадио Гомес Пье оглядел помещение, потемневшее от копоти, исходившей из некоего подобия камина. Стоявший на высокой полке полуразвалившийся телевизор с погнутой и явно слабой антенной уже четвертый или пятый раз повторял самые блистательные моменты коронации нового короля Испании; просто немыслимо, как могло случиться, чтобы после того, как мы выиграли войну, замарав руки в борьбе за идеалы, после того, как клялись в вечной, до самой смерти, верности принципам движения и Фаланге, чтобы чуть ли не на следующий день после смерти каудильо, нашего вождя, нашего лидера, нашей путеводной звезды, страна вдруг превратилась в монархию. Поэтому оба бывших фалангиста, заказав по стаканчику вина, демонстративно отвернулись от телевизионного аппарата. Поскольку Гомес Пье ничего не ответил, Хасинто продолжил:

— Ты явился сюда, чтобы убить меня?

— Это ты сделал?

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю.

— Ты же всегда только выполнял приказы, и все.

— Как и ты. Мы всегда делали одно и то же.

— Да, но сеньора не может смириться с тем, что я ее бросил, потому что до чертиков устал от этой многолетней работы и хотел пожить для себя.

— Так что, это правда, что вы с ней…

— Я могу на память сантиметр за сантиметром пройтись по ее телу. Пылкая. Развратная, как шлюха. Та еще соска. Даже в машине.

— Ни хрена себе!

Хасинто улыбнулся. Он раздумывал, стоит ли ему бросаться на своего бывшего товарища или спокойно позволить убить себя, сохранив достоинство. И еще он думал о том, какой эффект произведет в Суэре его убийство здесь, в баре, да еще наемным убийцей. Кто бы мог такое себе представить, знаешь, как прикончили брата Ньевес, а ведь казался таким тихим и мирным со своим садом и глициниями.

— Пойдем в другое место.

— Не нужно, — сказал Гомес Пье, вставая. И Хасинто подумал ну вот и все, сейчас он вытащит пистолет, прицелится, как Тарга, мне в лоб — и бах, прощай. Аркадио Гомес Пье сунул руку в карман, достал оттуда мелочь и положил ее на стол. Потом сухим тоном сказал будь добр, перестань беспокоить ее и рассказывать небылицы, если не хочешь крупных неприятностей себе на голову. Потом спокойно вышел из бара в декабрьский холод и побрел вдоль берега реки, а Хасинто смотрел на него, не веря в свою удачу, все еще весь дрожа от страха и спрашивая себя неужели он приехал только затем, чтобы отчитать меня? довольный тем, что ему хватило мужества не выкинуть никакого номера; он опрокинул стаканчик вина и причмокнул от удовольствия, не переставая следить взглядом за ушедшим мужчиной. В тот момент, когда Аркадио дошел до фонаря, у Хасинто помутилось в глазах, онемели челюсти, ставшие вдруг совершенно неподвижными, и из легких вдруг разом испарился весь воздух, а его стакан с вином упал и весело зазвенел на полу, прежде чем рассыпаться под полкой для телевизора на тысячу осколков, подобно жизни Хасинто Маса.