Жауме Кабре: Голоса Памано

Папский коридор длиннее, чем день без хлеба. Стук каблучков Мерче звучит почти гротескно, но она и бровью не ведет, такая уж она, эта Мерче. Такая же разумная и невозмутимая, как и прежде. Из-за того, что мужчина с гладко выбритым затылком и похожими на клещи руками бесцеремонно отстранил ее от папы, она так и не смогла сказать я творю добро, ваше святейшество, у меня евангельское чувство справедливости; за все надо платить, ваше святейшество, и если кто-то в этой жизни расплачивается за что-то, значит есть за что, вы же меня понимаете; я никогда не действую из материальных соображений или ради собственной выгоды, потому что я, слава богу, богата и у меня нет жажды обогащения. Я лишь жажду справедливости для своих близких и вечной памяти для мужчины, которого по-настоящему любила, и вот я добилась своего, вы причислили его к лику Блаженных и однажды канонизируете, и тогда все смогут убедиться в том, что я всегда избираю лучший путь. Ориол был хорошим человеком, но сейчас некоторые пытаются оклеветать его, рассказывая небылицы о его жизни. Прекрасно, что отныне Церковь обрела еще одного блаженного. И если я однажды поклялась, что добьюсь беатификации Ориола, то теперь моя клятва исполнилась. Отпустите мне все мои грехи, святейшество. Вы, лично вы. Вы, тот, кто служит мессу в храме Святого Петра. Вы, наместник Христа на Земле.

— Хватит! Нет! Не делай этого!

Каждый день Элизенда входила в церковь Сант-Пере в Торене, решительным шагом преодолевала три ступеньки, ведущие вниз, и каждый день она опаздывала на одну секунду, всего на одну секунду, и это был ее вечный ад, я никогда не прощу тебя за то, что ты не защищался и позволил себя убить. Никогда.

— Что ты сделал? — всякий раз кричала она Валенти Тарге, у которого в руке все еще дымился пистолет.

— Я выполнял приказ, — всякий раз отвечал ей Тарга, протирая рукоятку оружия и глядя на Элизенду с новой ненавистью в глазах.

На выходе, у портика Апостольского дворца, мирно пасясь на брусчатке, их поджидает лимузин. Семейная группа, сплотившаяся вокруг сидящей в инвалидном кресле сеньоры в черном, на несколько секунд замирает на верхней площадке лестницы, словно в ожидании группового снимка, который им вряд ли еще когда-нибудь доведется сделать в таком составе. Все это сеньора видит из своего вечного мрака. Приглашаю вас на обед, с некоторой опаской произносит она.

— У меня работа, мама. — Марсел склонился к матери и говорит полушепотом.

— Здесь, в Риме?

— Да.

— Что ж, передай привет Саверио Бедоньи. — К остальным фигурантам семейного фото: — А у вас какие планы, вы придете?

— Будьте добры, вы не могли бы вызвать мне такси? — практически первые ледяные слова, которые Мерче произнесла за весь день.

— Рома, пусть ей вызовут такси. — Повернув голову в другую сторону: — А ты, Сержи?

— У меня встреча, бабушка.

— Но в Риме нет волн.

— В Парамарибо. Меня ждут там через сутки, и я не могу обмануть их ожидания.

— Естественно.

— До свидания, мама.

— До свидания, бабушка.

— Сержи, знаешь что? Я, пожалуй, поеду в аэропорт с тобой.

— Да, мама.

— Отпусти такси, Газуль.

— Хорошо.

— А что ты, Рома? У тебя тоже работа?

— Я полностью в твоем распоряжении.

Сеньора без видимых усилий встает. Кто-то отодвигает кресло, и дрожащие руки Газуля поддерживают ее под руку. Она тихим голосом говорит:

— Итак, мы остались одни?

— Да.

— И никого больше?

— Нет. Только мы с тобой.

— Отмени обед.

— Мы не будем обедать?

— Я хочу прилечь. У меня пропал аппетит.

— Как пожелаешь, Элизенда.

Длинный, сверкающий, с тонированными стеклами бесшумный «мерседес» мягко притормозил возле офиса ООО «Марбрес Серральяк», в полуметре от стены, словно боялся запачкать пылью сияющий кузов. Водитель шикарной машины вышел из нее и почтительно открыл заднюю дверцу. Из «мерседеса» показались изящные ножки, обутые в безупречные черные туфли с серебряными пряжками, которые решительно ступили на землю.

Уже много лет он не встречался лицом к лицу с Элизендой из дома Грават. Он еще не видел ее ослепших глаз, которые она скрывала за дымчатыми стеклами очков, хотя жил прямо напротив нее, на противоположной стороне Главной площади, в двух шагах, но на расстоянии тысячи долгих историй. Она встала прямо перед ним, и по обе стороны от нее тут же разместились два мужчины: водитель и такой же худой и болезненный человек, как она, которого я видел много раз, но до сих пор так и не знаю, кто он, родственник или нет.