Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Но при Алёшке мать становилась по странному тихой, покорной, как ни странно звучит, почти чистой. И это Сёмку пугало. По-настоящему.

Потому ненавидел соседа до капельки до последней чёрной жижи чёрной душонки. Если бы мать ненавидела соседского наглеца, упросил бы свести по тихой в могилу, как извела когда-то младенца Алёшки. Но понимал, мать Алёшку не тронет. А соседку Никитичну мать так просто боится.

И потому нужно было действовать самому. Самому пробиваться в начальство. Алёшкин путь труден: учиться, ходить в драных штанах, голодать в чужом городе. Сёмке хватило семь классов. По тем временам семь классов – дело большое. В селе была семилетка (село-то большое!). Среднюю школу заканчивать надобно было иль в городах или идти в «ремеслуху», как делал Алёшка.

Уж если в государстве маршалы Будённый и Ворошилов едва трёхлетку заканчивали, то семь классов вовсе было неплохо для молодого красавца. И Сёмка впрягся в работу: делать себя. Где тишком, где ползком, где через сладкие женские речи (многие подушки жёнушек из начальства знавали Сёмкину голову), где через собственное краснобайство и лесть лез Сёмка, пёрся наверх.

Ах, как кстати случилась война! Война открыла Сёмке дорогу. Не тропинку, а целый тракт – шагай, не хочу. Мужиков забирали на фронт. Туда была дорога и Сёмке, но дочь военкома (очередная жертва его красноречия) добилась слезами у папки отсрочки. А как Сёмушка миленький встал на завод, какой уж тут фронт. Завод приписали к военным объектам, и стал жировать оскотевший детина. С Лёвкой, директором Военторга, делили крепдешины, шелка, ковры и тушёнку. А от себя мог послать в столицу очень нужному человечку «скромный» подарок. Так, безделушку: шишек кедровых, масла таёжного, что бьется из этих шишек, мёда лесного. Вроде пустяк, а трогал столичных: запоминали подарочки.

И невдомек было Сёмке, что отвар из шишечек этих спасал ленинградцев. Витаминный удар поднимал умиравших, медком отпаивали детишек да старичков. В столичной семье гостинчики были в радость. Ну, а масло кедровое подносили высоким людишкам из самого из начальства.

Война меняла приоритеты ценностей: алмазы, рубины не витамины. Не съешь, не проглотишь, хоть жменями их греби.

А уж когда корешок из самого ведомства Берии подсобил стать замом самого Генерального, Сёмка от счастья запил на неделю.

Пусть Генеральный зубами скрипел, только головою покачивал на безудержье зама. Да куда Генеральному спрятаться от ока НКВД. Терпел, старался не соприкасаться. А Сёмка тому только рад да радёхонек. Торчать в грязных холодных, голодных цехах радости мало и без того, как поставят на смех грамотнющие люди, если вздумает Сёмка учить уму-разуму сталевара-токаря-кузнеца, да грамотную профессуру.

Сферы влияния на завод определились по молчаливому сговору. Генеральному досталась работа, а Сёмке – рапортовать.

Ах, как бодренько рапортовал по начальству доклады. Ночами не спал, бдел денно и нощно. Рапортовал, стелился перед начальством. Как сам себе говорил, «двигал прогресс».

Сестрица ему не мешала. Эта дура умела молчать, а потому была даже удобна. Многие военпреды, завидев Варюху, маслили глазки, а как узнавали, что эта красавица Сёмке не ППЖ (походно-полевая жена), а родная сеструха, расцветали, и просто за так могли подписать нужные Сёмке бумаги.

Ну, а как забрали Петровича, Сёмка был далеко не дурак, научился к тому понимать, кто да за что отвечает в цехах, в управлении, и стал драть с людишек только что не живьём шкуры за малейший промах-огрех.

Ну, так вот…

Это мы как бы опять вернулись как бы к началу.

Старик молча сунулся после окрика Варьки в сугроб. Двое встречных прохожих минули. Варька неслась к проходной. Вахта завода молча проверила пропуск. Варька понеслась дальше, к темневшему управлению.

Сутки гремевший завод озарял багровьём всю округу, и здание управления своей темнотой в общий ритм не вписалось. Только тускло светлело окно проходной в управлении. Варька бегом слово «здрасьте». Тут пропуск другой, специальный, показала охране. Засунула пропуск в карман кителя-пиджачка, на ходу подыскала ключи от приемной, открыла бегом и вздохнула – успела. Хриплый бой старых часов показал: успела ты, девонька.

Скоро стало сереть. Звёзды ночные перестали шептаться, круглый диск солнца своей багротой сравнялся с багрянцем цехов. Утро. Пора собираться летучке.

Варька успела прибрать в кабинете у брата. Точнее, в кабинете у Генерального. Вымела пол, постирала пыль с фикуса. Графинчик с водой на окошко поставила. Братец любил фикус свой поливать строго самостоятельно, картинно рисуясь перед каким-либо посетителем: «всё сам везде сам, вот, некому даже цветочек полить».