Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Завод встряхануло, но не надолго. Механизм разрушения набирал обороты. Тогда Сёмка, по совету Лёвки да Демагога, прибегнул в крайнему способу приписать пару нулей в нужных отчетах. И успокоился вдругорядь.

В третий раз отчет приказал составить Варюхе, её ж обязал отправиться в центр, отчет предоставить в обком. Варька молча оделась. Под мышку пакет. Старый конюх запряг не менее древнюю кобылку. Варька тронулась в путь.

Время в пути было долгим, долгими были Варькины мысли. К обкому подкатили к тёмному вечеру. Здание освещено: все кабинеты работали. Варька робела, но всё же зашла в просторное помещение. Хмурые нквдэшники из охраны осмотрели пакет, показали дорогу. Но она заблудилась, и, встретив на этаже, третьем, что ли по счёту, седовласого дядьку, одетого по-сталински в полуфренч, спросила, куда отчет относить? Дядька спросил: «а ты девонька, откелева будешь?» Варька сказала, откуда. Тогда седовласый провел её к кабинету, на котором золотая табличка гласила: первый секретарь обкома такого-то. Зашёл с нею внутрь. Охрана привстала. Мужичок сказал им: сидите, сидите, эта – ко мне. И девушка поняла: во, попала, так попала! К Первому секретарю. Молча попыталась отдать бумажный пакет, в страхе подумав, а кто ж мне распишется на приёме отчета, ведь братец голову снимет, не пожалев.

Но Первый присел на край чёрной кожи дивана, жестом махнул: садись. И стал расспрашивать, как дела, как завод?

И тут Варька решилась. Бухнула прямо в лицо, сама того не ожидая: верните Петровича! Первый насторожился. Посмотрел прямо в глаза: «а ну-ка, красавица, давай всё по порядку».

И Варьку несло. И про отчёты про липовые, и про детсад, и про «директорские», и про заимку с пьяными нквдэдистами. Стала уже понимать, чем грозит ей такое признание: барачные люди для неё не новье. Женщин в бараках тоже хватало. Лагеря кромсали жизни людские, не брезгуя и детворой, не то что юной девицей.

Остановить себя не могла, слова сами вырывались из пересохшего горла. А потом разревелась. Наступила разрядка, да ещё столько не ела и не пила. Первый молча дал ей платок носовой, насквозь пропахший табачною пылью. Крошки от табака оставались у Варьки на ноздрях.

Первый почему-то засмеялся, увидев эти забавные крошки, как веснушки, желтевшие на красивеньком личике.

Потом уточнил: «а что, зам. Генерального точно твой брат»?

Варька кивнула.

Первый покачал седой головой: «ну и дела». Повторил, хлопнув себя по коленям руками: «ну и дела». И кнопку нажал.

Варьку покормили в обкомовском буфете, на дорожку дали ещё шоколадку.

Всю дорогу назад проспала. Старый конюх прикрыл овчинной дохой, девка пригрелась, только сопела. А конюх и рад: всё живая душа, хоть и спит. Кобылка не торопилась. Скудненький рацион не позволил рысью махать по сибирским просторам. Ладно, что ноги передвигала, таща за собой сани с людьми.

Прошло недельки так две или три.

Варька в заутренней рани бежала к заводу. Обогнала какого-то старичка, с трудом передвигавшего ноги, шутливо успела крикнуть ему: «дедуня, дорогу».

Помните начало истории? Так это как раз по теме рассказа, сейчас расскажу, что дальше было.

«Старик», пропуская Варюху, окунулся в сугроб.

Навстречу Варюшке шли двое мужчин. Варюха мужчин не боялась. Тропка к заводу людьми была кучна, охальников не водилось.

Давно, в раннем её девичестве, где-то через полгодика или год после насилья над нею, Варька брела по тайге: относила гостинчик Никитичны на заимку к болевшему егерю. Старый егерь наотрез отказался от сытого дома в селе, бедовал на заимке, страдая суставами. По доброте Никитична то сама, то через Варьку передавала ему травы да снедь. То свежий хлебушек испечёт, то ватрушечек наготовит. Проведают, жив ли, здоров ли, и снова в село, к обычным суетностям.

Так вот. Бредёт Варюшка домой. Пение птиц да стрекозы: такая в тайге благодать! Варька егеря понимала. Куда от такой красоты да покоя в суетность их села.

Трое выскочили из кустов, осклабились: девка сама напросилась им в руки. Варька окаменела. Остались живы только глаза. И эти два чёрных шара стали как прожигать мерзкие существа. Глаза разгорались, становились пустыми, стеклянными. Такими же страшными и жестокими, как глаза двоих мучителей, братца и Демагога. Из глаз, зрительно видно, шёл свет. Не тот нежный свет материнской любви, не трепетный свет первой любови. Чёрный свет чёрного пламени изрыгался из глаз на оробевших мужчин. Варька вроде как и стояла на зелёной тропинке, а вроде как и висела над нею. Мужиков взяла дрожь. Ничего, кроме глаз, они уже и не видели. Ни роскошных прядей из-под синего цвета платочка, ни тонкого стана, одни только очи.