Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Самого Алексея война призвала на фронт трудовой. Поставили директором на цеха завода, что ставился близ Африкановки. Стране нужен был опытный кадр, толковый, из местных. На заводе стал пропадать и денно и нощно. Разрастался завод, эшелоны шли непрерывно. Специалистов хватали из лагерей, из вонючих бараков, из Сахалина и рудников магаданских. Не хватало суток, не хватало людей, хоть разорвись на две части!

Варька стала незаменимой помощницей-секретарём. Умела молчать, умела сказать. Научилась быстро и споро стучать на машинке, отвечать в чёрный эбонит телефона. Могла сутки не спать, если надо. Домой, то есть к Никитичне, вырывалась нечасто: некогда было. Но все ж вырывалась. Постирать единственный беленький воротничок, что Никитична ей связала редкой ажурною вязью, помыться самой, да прихватить шанежек для директора.

Но пробежки в село становились все реже и реже. Ритм завода воронкой затягивал всех, и африкановских тоже. Братец умудрился пристроиться при заводе, старался помочь тем, кому и так нечего было делать. Как ни странно, нашлись и такие.

Воронка времени и ритм работы завода старили люд. Молодые тоже быстро старели. Вот и соседа-директора очень быстро называть стали Петровичем, изредка только называя полным именем: Алексей Петрович. Кто так стал называть ещё не старого Генерального и не понять. Скорее из уважения по народу пошёл он по отчеству. Дошло до того, что областные начальники, даже и из партийных, звали директора только Петровичем.

Петрович жил при заводе, как все. Как все, оделся в ватину, как все, получил валенки из каптерки, как все, питался в столовой. Не спал и не ел, тоже как все.

Но не за то уважали его и ленинградская да московская бывшая профессура из вшивых бараков, и наркомовская челядь, и масса народа, всё прибывавшая и прибывавшая на завод ставить станки, обосновывать металлургию, ковать и варить трубы и сталь броневую. Завод чётко строился на оборону. И нужен был чёткий организатор без соплей и ненужной патетики.

Алексей оказался именно таковым. Мог обрезать партийного босса, если тот лез не туда и не так. Мог похвалить, как бы случайно, профессора старого за умелую, нужную мысль. А тому, мужу учёному, жившему до ареста почти сибаритом, а сейчас его жрут блохи да клопы в вонючем бараке лагеря под номером очередным, – ему похвала, как мёдом на раны. Мог поругать, и заслуженно, за халатность. Или за лень. Лень ненавидел. Сам работая на износ, того ж требовал от других, кто мог ноги свои дотащить до станка или пюпитра. Инженеры при нём старались не только чертить, вникали в суть по цехам. Мастера находили народных умельцев, где как могли, друг перед другом похваляясь находкой. Дескать, я откопал такого левшу, что куда вам стараться.

Лень высекал, за лень убирал с завода людишек, благо фронт требовал больше и больше новых и новых людей. Фронта боялись, но и просились на фронт.

Петрович спал при заводе. Когда за станком, когда на столе кабинета. Длинная «наркомовская» столешница служила пристанищем онемевшей спины. Накроется ватником и поспит часа три. Подскочит и в цех!

А дилекторские?

При нём всё как то само организовалось. Прислали даже и Военторг. Шустрый Лёва, начальничек торгашей из военных, наладил дело споро и скоро. На заводе в столовой стали появляться даже и деликатесы тушёнка и гречка, что предназначались для фронта. Лёва как то быстро договорился с Москвой, что завод этот равен такому же фронту, как на войне. И пошли эшелоны в Сибирь, текли вагоны с запчастями, брезентом, рабскою силой. А в каком то вагоне везли шоколад, белый хлеб, селёдку и осетрину.

Полагались пайки, полагался такой и директору. Положит Варька на петровичев стол месячный паек, глотая слюну: из-под бумажной обертки так пахло приятно то рыбкой копчёной, то шоколадом.

Петрович, если заскочит в свой кабинет, прихватит паёк, не раскроет, засунет за пазуху и опять убежит.

Нечаянно Варьке тайна открылась. При детсадике заводском… Да, да, при Петровиче был и такой. Вначале африкановские женщины постарались. Через Варьку пробились к Петровичу на приём, уговорили устроить закуточек при цехе любом, куда малых детишек можно будет пристроить на круглые сутки. Петрович кивнул, и вскорости за столовой открылся детсадик. Заскочат матери на минутку, поцелуют сопящее спящее чадо, или сопли утрут и снова в цеха, но с покойной душой. А коли душа покойна, то можно работать за четверых. И работали, да ещё как и работали. За африкановскими потянулись другие мамаши. Так садик заполнился детворой.