Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Такой свет случается при пожаре. И страшно, и глаз не оторвать от буйного пламени, сжирающего всё и вся без разбору. Вырывается чёрный огонь, струится клубами, хватая своим языком то древесину, то глину, а то и живое из плоти и крови, скотинку какую иль человека.

Сколько так простояли, Варька не ведала. Очнулась уже близ села, когда одуревший от счастья тёплого дня ошалевший петух кукарекнул вовсе не к времени.

И не заметила Варька, что мужички, более чем её страшных глаз, забоялись вида старого егеря.

Стоял старый за тропкой, готовый к атаке.

Вы замечали, как люди неравны? Бывалоча, смотришь на играющих пацанов. Один истошно вопит, предлагая сразиться ну там в лапту, или в салки сыграть. А ватага не слушает тщетного «воеводу». Другой выйдет из дома, скажет «айда, пацаны на речку рыбу ловить». И вся орава несётся за лидером. Что там за божья отметина на лидерах, нам не понять, но лидер лидер и есть. Командир! Ватажок, атаман!

Вот таким командиром и был старый егерь. Уж и стар, и вроде бы немощен. Но былая стать да вечная удаль, и, что самое главное, то решимость по достоинству оценитьбудущий «подвиг» тех удальцов, что явно были из Выселок, выдавала в нём ватажка. Атамана.

Ружьё у старого егеря никто не видал. Может, и было ружьишко, раз по должности полагалась, по егерской службе. Давно, при царизме, когда приблудился, осел на заимке, потаскали его по участкам. Полицейские долго мучили: кто да откуда? По выправке на офицера похож, в целом видно – порода, как тогда говорили. Дворянская косточка, пусть и без спеси, и без французского языка.

Урядник был далеко не дурак. Дурак он в сибирской тайге не долго протянет. Ума-разума много набраться надо по должности, раз Сибирь велика, да народец в ней разный. И ссыльных дворян тоже хватало. Сегодня ты ссыльный, а завтра, Бог весть, под амнистию попадешь, да в Петербург – по начальству. Обидишь такого и головы не сносить.

Богата Сибирь и разночинцами. Их тоже ссылала царская власть, рассыпая по тракту, по далёким подворьям. Эти были попроще, этих урядник не жаловал. Под амнистию разночинный народ едва ль попадал.

Но прижившийся на дальней заимке на разночинца явно не походил ни статью, ни говором, ни всем своим поведеньем. А когда урядник увидел божничку, где одиноко стояла старым-стара иконка с ликом Матери Пресвятой да Божьим младенцем на тонких руках, перекрестился, пошёл на попят. Послал по начальству нужную бумагу, получили согласие, и стал странный беглец егерем. А егерю что? Егерю оружие полагалось. Полагаться то полагалось, да не досталось. Не рискнул, побоялся урядник отдать в руки странного человека весомейший аргумент. Чем тот пропитание добывал? Силки ставил, рыбу ловил. Когда косулю найдёт, когда зайца поймает. Богата тайга орехом кедровым, разнотравьем каким, ягодами да грибами. Не пропадёт. И не пропал.

А, бывало, не только Никитична потчевала отшельника снедью. Как-то само повелось да проведалось по народу, что может таёжный жилец и лечить, и от опасности предостеречь.

То заплутавшего по сибирской метели охотника отогреет, отпоит снадобьем-варевом. Вылечит, не спрося ни имени ни фамилии. То мальцов-огольцов, бивших шишки кедровые, заставит слезть с дерева: опасно! Сгонит, отбежит пацанва, недовольная таким поведением хозяина леса. Как вдруг будто очень крепкое дерево похилится, наклонится, и с треском ложится на земь, круша молодые деревца.

Вроде вещи простые: знает таёжный жилец разные травы, потому и лечил. Увидел цепким намётанным взглядом, что дерево наклонилось, и вот-вот может рухнуть, и отогнал пацанов. Да молва по тайге, по селу да по Выселкам понеслась: непростой поселился сиделец на старой заимке, ох, не простой. Эва, сколько лет прозябает, а не сдох от мороза, не сгрыз его шатуном бродивший медведь, не ломал руки-ноги о коряги да сучья. Странный жилец глухомани таёжной, очень странный. Вылечит, а за работу ни хлеба краюху не просит, ни спасибо сказать, ни кланяться не велит. Пацанва, которую отогнал, за дразнилки да брошенный камень не наказал. Усмехнулся в бородку, и всё. Но добреньким не был. Это чувствовалось.

Вот и теперь. Стоит позаду Варьки-девчонки, чуть вперед корпусом наклонился, сжал руки в кулак, а кажется, что в рукаве то ли нож, то ли сабелька.

Перетрухнули трусы из Выселок, на всяк такой случай и дали они стрекача.

Ну и Варька спокойно домой добралась.

Никитична только молча посмотрела на Варьку, и снова стала отпаивать отроковицу каким-то отваром, и сновашептала над ней монотонные фразы, клонившие в сон. Варьке сквозь вату сна слышалось тихое: «Отче наш, иже еси…»