Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Прошёл вроде месяц, а, может, и два, как двор взволновался опять: умер старик. И странно-то умер, то ли его отравили, то ли сам грибочков наелся, что государственная тётенька приносила, но быстренько умер. И в тот же денёчек, что в день похорон, бравая тётя вселилась.

Авенировна плакала в голос: было жалко себя, дуру-предуру, что верила байкам полковника, и жалко его, дурака престарелого, и жалко соседку Дарью Ивановну. Жалко-то жалко, а ни старика не вернешь, ни завещания не было!

А двор всё трёпался-судачил: и тёти той вроде сыночек-племянник был «при делах» в убийстве соседа, и тётя крутилась совсем не зазря, обихаживая Максима Ивановича, с его вечно мокрыми штанами, – квартирка у моря стоила дорого! А Авенировна аж свалилась в горячке от беды да напасти, из дома не выходила, на стук никому не открывала.

Прорвалась к ней соседка Мария: от свеженькой сплетни горели глаза. Во, как бывает! Приехала внучка, рост чуть не в два метра, тряхнула ту тётю, вырвала из загребущих ручищ сберкнижку дедули (ой, как много деньжищ на сберкнижке скопилось!), ударом ноги свалила мента, что то ли сыночек, то ли племяшек был борзенькой тёте. За день или два оформила нужные на квартиру документы, и укатила в Италию.

Квартиру закрыла, потом продала. Не Авенировне, нет! Зачем же жалеть дурищу соседку, что кормила, поила, выхаживала бабку да деда. Прагматик по жизни, внучка квартиру так продала, что папенька родный от зависти аж заболел, деньгами со вклада внучка тоже распорядилась. Без папы.

Мария квакнула было, что, мол, Авенировна так уж старалась за деда и бабку, так уж старалась… Внучка одно и сказала: а кто звал её да упрашивал? Хлопнула дверь, Мария пошла вон, непрошена.

Полного имени никто и не помнил, все звали её баба Дуся. Она, когда еще могла выходить, отзывалась, потом в комнатушке закрылась. Комнатушка её находилась на самом верху парадного входа. Просто кто-то после войны загородил холл на самом верху в живых оставшегося в годы войны красивейшего дома. Так и получилась бабкина комнатушка. Жила одна. Изредка только навещал её постаревший племянник, горбатенький живчик, вьюном вившийся близ старой бабки. А та не сильно его то и жаловала, но племяш всему двору шептал да рассказывал, как он тетеньку обожает, какие гостинцы ей носит. Приучал двор к себе: бабка не вечною ж будет. А что двор? Двору всё равно, помрёт или нет старая ведьма.

В последние её годочки старушка вовсе от разума избавилась: вывесит вонючее до тошнотищи белье или матрас и дыши, наслаждайся прохожий народ! Раз как-то случайный мальчонка осмелился только сказать: «фу, как воняет!», так старая ведьма с прытью невероятной накинулась матом на пацана и его вовсе безвинную мать.

Соседи терпели: внизу открывали окошки во двор, а справа и слева окна на море.

В комнатушке старой мебели не было, не было плитки и унитаза. Как только жила? Весь двор обзавелся удобствами. Бабушка Дуся одна коротала свой век в привычном дерьме неудобств. Что ела не ведаем, гоститься у Авенировны она не привыкла. Скандальный характер довёл даже кроткую.

Да, Авенировне на соседей уж точно не повезло: справа жил бывший полковник Максим, слева дни коротала ошалелая старая Дуся.

Дуся долго жила, пережила даже Максима, хотя старше была лет на пять или восемь. А умерла она страшно и странно.

Племяш с парой бутылок кефира по лестнице прогремел, долго стучал в дубовые двери. Дверь не открыли. Позвали соседей да участкового. Тот что-то быстренько так появился. В крохотной комнатушке лежала нагая старушка. Ободраны до крови руки и ноги, всё тело покрыто пятнами синяков от ударов, рот порван почти до ушей. Зрелище – жуть! Версия грабежа отпадала мгновенно: весь городишко наш знал, что бабка жила слишком уж бедно.

Конечно, злых языков в городишке хватало. Болтали про нажитое неправедно в годы войны, когда бабушка Дуся, тогда вовсе не бабушка, с немцами миловалась, добро наживала, да сразу после войны с комендантом сдружилась, потому лагерей избежала. Тоже болтали, что награбленный скарб коменданту отдала, выторговала себе комнатушку у моря. Сразу после войны той комнатушке цена, что сейчас «мерседесу». Зажила баба Дуся привольно, вольготно, нимало не печалясь отсутствием как мужа как такового, да и детей. Ну, с мужьями после войны была еще та проблема, а вот ребенка родить тут Дусе вначале было некогда за делами-делишками торговыми да развесёлыми вечерами с комендатурой городской да пришлыми вояками. А потом стало поздно.