Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Локти кусала недолго. Озверев, пустилась по адвокатам в суде имущество поделить, да судьи (дом двухэтажненький помните?) отказались скостить ей госпошлину. Тогда плюнула на адвокатов, облаяв их по торгашевскому обычаю.

Обратилась к «мальчикам» мафии. Ребята были больше отзывчивы, чем судьи вперемешку с треклятыми адвокатишками, согласились на 10 % от добытого найти и побить и неверного, и бабёнку его. Заодно возвернуть и машинку, и денежку. Сторговалися вмиг, и ребятушки в неизменных спортивных костюмчиках бросили свои привычные занятия по накачке бицепсов да трицепсов. Труба позвала в дальний путь бороться за справедливость.

Вернулись нескоро. Без денег и без машины, но почему-то весёлые, и пристали к вконец почерневшей (но так и не схуднувшей) бабе: плати! Та в рёв: за что же, ребятушки? Те: ездить мы ездили? Ездили! Денежки тратили? Тратили! А расходы нам кто возместит? То-то же, бабушка!

И за свои поиски та затраты отобрали у бабушки дом. Двухэтажненький!

Мораль? А зачем вам мораль: я же сказала, это совсем обычная история.

Максим Иванович любил захаживать запросто, по-соседски. Его никогда не оставляли без ужина или обеда, а если попадал на вкуснющие пельмешки, что так мастерица была готовить хозяйка Авенировна, да если еще и сосед Николай успевал, пока супруга не видела, и чарочку налить, тогда Максим Иванович оставался надолго. И в шахматишки с соседом побаловаться, и про жизнь стариковскую покалякать.

Ну, если честно говорить, стариковское, по его словам, бытие касалось только его жены, дамы дородной, высокой, что была лет так эдак на десять-пятнадцать моложе мужа. Та соседские чаи не баловала своим вниманием. В ней оставались замашки эдакой «пани», что не отказывала себе в соболях да хрусталях. Скромные соседские разносолы да нехитрая меблировка её мало, что не привлекали, скорее отталкивали.

Она обожала выходить на вечернюю набережную, где почти случайно встречаться с такими же, как она, отставными полковницами да генеральшами, и уже с ними обсуждать свои и их интересы. Тихое море шумело у ног, романтика тёплого вечера с его курортной музыкой да запахами нечисленных едален возбуждали не только подзабытый аппетит, но и воспоминания о своей, давно! ушедшей молодости, о бравых капитанах да майорах, что так некстати уже постарели-побурели, а то и поседели, но все ещё ровно держат спину. О кафе да ресторанах их юности, когда на десятку можно было до отвалу наесться трюфелей да упиться громким шампанским.

Дамы, оправляя оперение, тщательно избегали болезненных тем.

А к таковым изначально относились:

– свой возраст (не возраст мужа, так как зачастую дамы бывали на десять, пятнадцать, а то и тридцать лет моложе супруга);

– те схватки и ранения, что получались семьей отставных офицеров при получении благодатного жилья с максимальными удобствами у самого тёплого моря в мире. И, упаси боже, было напомнить подружкам или себе, как распластывалась перед замполитами всех уровней, как сшибала башку сопернице в борьбе за вожделенное жильё. Да и вообще, что было вспоминать о нехорошем!;

– своё социальное происхождение, так как вышедшие стройными рядами из кухарок при офицерских кухнях и столовых аэродромов, или прозябавшими горничными и уборщицами офицерских гостиниц, и только потом ставшие офицерскими женами, вторыми иль третьими, то не суть было важно, они намертво забывали о позорном, о родне, что связывала с тем далёким минулым, где они были просто Фроськи да Дашки.

Изредка, очень изредка какая из дамочек позволяла себе назвать не по имени, то упаси боже, дамы называли друг друга исключительно по имени с отчеством. Нет, как-то так подчеркнуть Ефросинья Андреевна, что обладательница имени тихо скрипела зубами, ожидая очередь отомстить может быть несколько лет. Да, она не Виолетта Соломоновна или Леокадия Львовна, да, в детстве звали Дашуткой иль Фроськой, так что ж?

И нехорошо, совсем нехорошо было напоминать даже самой себе о пьянках мужа, его девках в погонах и без. И уж эта-то тема подружек совсем не касалась…

И сидели на лавочках, пудря жеманно носы, и вспоминали, вспоминали про еду да помаду, фильдеперс и шиньоны, военторговский склад и приезд генералов. Сладко ухало сердце, рот был наполнен воспоминанием настоящего куйбышевского шоколада, глазки кокетливо щурились автоматом, губки сжимались. Дамочки млели.

Да мало ли о чём можно посудачить в теплый летний вечер в Евпатории, если дома не ждут внуки или дети, а постаревшие бравые офицеры-мужья сражаются рядышком в шахматишки, изредка вскоса бросая похотливые взоры на тела тех лёгких созданий, что пропархивали почти что в чем мать родила по парапету набережной.