Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Дарья Ивановна была завсегдатаем таких посиделок. Дом рядом, муж у соседей пельмешками балуется допоздна, дочь…

А что дочка? Дочка давно была замужем «за Киевом», и жила в стольном граде с мужем-доцентом почти припеваючи, писала очередную диссертацию, и, когда-никогда, навещала родителей, если удавалось поднять головушку от рукописей библиотек.

Ах да, была ещё внучка! Та давным-давно слонялась по заграницам, выполняя очередную миссию «миротворицы» с дипломом советской медицинской сестры. Деда и бабку вниманием уж точно не жаловала, ограничивалась открыткой к новому году, забывая про их дни рождения. Родителей раз в пятилетку ещё навещала, но старичков миновала, отговорки дела, дела да делишки…

Как-то уж очень внезапно дочь заболела, поболела немного, получила страшный диагноз – рак, и от него тихо так через полгода и умерла. Дарья Ивановна после тягостных похорон тихонько-тихонько перелегла на другую кровать, с которой так хорошо было видно громадный портрет её дочери, гордой и мрачно-красивой. Так сутками и лежала.

Пришлось Максиму Ивановичу на старости лет ходить в магазин, покупать то кефир, то сметанку старушке. Та ела всё без разбору, судя по его жалобам всем соседям, но как-то быстро худела.

От соседей Максим Иванович почти что и не вылезал, приспособив гонять за продуктами соседского безотказного пацана Сашку. Всё равно ж тому и домой что прикупать каждый день надобно. Авенировна стала беззлобно поварчивать про соседскую жизнь, а что толку? Муж Николай жену не поддерживал. Добрый был очень. Сашка, что Сашка, мотался себе день деньской на футбол, в магазин, на рыбалку, к вечеру притаскивал в дом свои подусталые ноги, и мать хлопотливо бежала готовить пельмени.

И, как теперь уж завсегда, Максим Иванович был на пороге. Шахматы под мышкой, улыбка из под усов шире и не бывает. Поворчала-поворчала Авенировна, да и свыклась, уж больно соседку ей было жалко. И Максиму Ивановичу пельмешек накладывала, и супруге его супчик носила, рассольничек. Старушка жадно хлебала вчерашний рассольник, потом засыпала, ну как дитя. Максим Иванович не отходил в это время от жены и соседки, ласково ругая жену, что плохо, дескать, питается, приходится самому всю сметанку съедать. Авенировна (вот простая душа!) молча кивала.

Дарья Ивановна умерла через год после дочери. Старухи соседки, полон двор которых бел – чёрен от давних нарядов, стали шептаться: уморил, дескать, Максим Иванович супруженцию, уморил! Вон он, какая худая в гробу-то лежит! А Максим Иванович всё плакал да плакал, смоктая жёсткие усы в цепочке слезинок.

Ни зять, ни внучка на похороны не приезжали. Им было некогда: делили квартиру в Киеве, что была на имя дочери стариков оформлена. Внучка вскоре оставила Киев, вернулась ишачить по заграницам, с зятем связь, и без того скудным-скудная, вообще прервалась.

Максим Иванович окончательно сел на шею соседям. Те и стирали его обмундирование с латками да перелатками, и слушали нескончаемые разговоры про лётный состав да полк авиации, коим командовал и до войны, да и после. Старик как бы забыл про смерть Дарьи Ивановны, про развесёлую внучку, всё юность да полк пережевывал.

Авенировне было уже и тяжело. Только что вышла на пенсию, работа, что была на мясокомбинате, перестала кормить. Попробуй растить сына-подростка при её маленькой пенсии да инвалидной пенсии мужа – не сахар. А тут еще и сосед! Утешало одно: старик обещал отписать им квартиру, а Авенировне так уж хотелось две их комнатушки присоединить. Было бы Сашке где ночевать, да и дочери, что из России каждое лето к матери с детишками приезжала, был бы свой угол.

Терпела.

Старику было давно уж за восемьдесят, как стал он припадать за молоденькими девчушками, что бродили, набирая загар, по золотым пляжам солнечной Евпатории. Вприпрыжку да молодецким скочком бежал за девчонками стариковской трусцой, лепеча про конфеты да мармелады. Девчонки то ржали над престарелым придурком, то убегали, издевательски бросая ему недоеденный ими пломбир. Старик жадно хватал палочку мороженого, как-то по зверски урча, доедал капающий грязно-коричневый шоколад.

Соседи все больше шептались-шептались, да и позвонили в социальную службу, что организовал местный горисполком. Оттуда пришла громогласная тётя, и занялась престарелым полковником. Как-то уж очень быстро отшила Авенировну, обижавшейся на хамство государственной служащей. А тётя та Авенировне стала частенько намекать на сыночка, что был участковым, да на возможные им проверочки, не избежал ли кто уплаты курортного сбора от многочисленных постоятельцев? Авенировна вовсе отстала, надеясь втихую на завещание старика. Встречала его в тёмной тесноте общего коридора, разыскивала порядочного нотариуса в городке. Старик обещал, обещал, обещал…