Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Команда была: катерок, что пыхтел перед баржою, отвязать, да и пустить ту баржу на Божью волю. То есть грозила людям бескровная смерть, смерть лютая, смерть стужалая. А с ним жена да двое девчонок, доченек милых. Готовились к смерти, прощались друг с дружкой, прощались с народом. Смерть неминуемая виделась рядом. Да на счастье людское конвойный корабль норвежцев догнал утлую баржу, катерок потопил. Тем люди спаслись.

Осела семья вначале в Норвегии, там доченьки подросли. Старшая так и осталась в Норвегии. Вышедши замуж, язык родной позабыла. Младшая, когда подросла, в Швеции, куда семья потом перебралась, тоже вскорости замуж выскочила. Красивые девочки, русые девочки породу викингам не испортили, только улучшили.

Старик в письме жаловался да печалился, что язык родной, украинский, он только с женой когда никогда применял, да зятьев своих мату приучил, как приспичит.

Пришло и второе потом письмецо: старушка скончалась. На том переписка и прекратилась. Видать, вскоре умер старик.

Но то было потом: и переписка, и фото. А в тридцатых кто мог предсказать как жизнь повернется, каким обухом стукнет?

Муж повторял, наученный горьким опытом сгинувших в лагерях обоих родителей: нам стоит помнить, что богатства нажить, то себе не к добру. А Полина твердила: да какое богатство? Посадишь яблоньку малую, а уж с района приходят товарищи: плати налог как со взрослого дерева! И платили. Куда же деваться, Сибирь то Сибирью недаром зовётся.

А тут другое, более страшное лихо нагрянуло – война! Немцы в село, муж свистнул в армию, подался в Красную Армию, против «фрица» бороться.

Не мобилизовали, не погнали, как прочих, на бойню в мясорубку войны. Сам пошёл драться против немецкой агрессии. За это потом сам поплатился. Но об этом попозже.

Долго ли коротко история длилась, история о том умолчит, но как муж повернулся из армии, вскорости и сыночек родился. Глаза мамкины, синие-синие! А характером ни в маму ни в папу. В селе глухо поговаривали, вслух не смели сказать острой на язычок Полине, что ребенок тот от немца прижит.

Да и то. Полина Сталина, это уж было потом, в восьмидесятых, когда стало можно многое говорить, сильно ругала. И за налоги, и за другие поборы, и за дороговизну, и за родителей, короче, пошло да поехало, как Сталина вспомнит.

А вот немцев хвалила. Расскажет, как будто случайно, что немец местных не трогал. Едет себе на телеге немчура, коленочки с воза спустит, автомат валяется за спиной на соломе, играет себе на гармошке, да кричит да покрикивает: «бабки, млеко, яйки»! Принесут ему женщины из села яйца, сало, да молоко со сметаной. Немчура обозный только прижмурится, да сильней на гармошке губной наяривает песни свои, песни немецкие.

Так и прожили при немцах не битыми.

Показывала мне старую грушу, в которой остались вмятины на коре от ремней: то немцы коней так привязывали. На мой невинный вопрос, а где жили немцы, ответила: в хатке. А я опять, невинная дура, а где жили вы? Глаза потупила, да подалась в огород. Срочно капусточка на «кисляк» (местный борщ) ей понадобилась.

Ну да ладно. То её дело, с кем спать, от кого детишек рожать.

Вернулся муженёк с войны, да подался в бега от супруги, аж в донецкие шахты полез. По селу версию распустил, что за деньгами подался. Да село не поверило, решив, что убежал муженёк от жены, что от немчуры ребеночка прижила.

Победовала сердечная, да за муженьком подалась в степи донецкие. Как уж там уболтала, неведомо, но возвернулся её муженёк, мужик работящий. А вскоре и сына второго она родила. Теперь уж точнее точного, от мужа понесла ту дитятю, да родила в положенный час.

Прелюдия кончилась. Переходим к основной части «марлезонского балета».

Двое детей, жена, что не перестала быть красавицей при такой то работе да жизненной лихотне. Что мужику прикажете делать? Естественно, работать до потов седьмых. В колхозе руки его работящие при голоде послевоенном на мужиков ох как были надобны. Да еще и безотказный в работе был мужик Николай. Председатель и впаривал его в работу любую, что колхозу была сильно в надобности. А после работы, тяжкой и трудной, надо и быт обустраивать. Мальчишки растут на домашнем на молочке да сметанке и сале, эвона, скоро уж в женихов превратятся. Так чего ютиться в старенькой мазанке?

И стал строиться дом. Для села был то не дом, а домище! Из чистого-чистого камня. Камень носил на себе, когда-никогда подвозил на телеге, коли председатель по жалости коня разрешал. Камень тяжёлый, а все-таки дом потихонечку становился. Черепицу делали сами. Пацаны подрастали, стали отцу в тяжкой работе чуть-чуть помогать. Больше работалось младшему. Старший как то уж очень уж ловко от работы отлынивал. Не по болезни, отнюдь. Был здоров, что бугай. А отлынивал. А младший? Что младший? Нравом в отца, сопли утрёт – и в работу.