Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

«Нет, господин прокурор, со свидетелем не знакома», – это с Иваном, то бишь.

Настасья аж охнула на такой беспредел, но по первости промолчала, тем более что адвокат дёрнул за руку да прошипел: «помолчи!»

Далее невинная сторона рассказала, как игрушечку выбирала, заодно похвалив мастеров, что сделали такую славную вещь, как неожиданно сзади ей ударили кулаком в область спины (про пинок по ягодицам тактично умалчивая). Как обернулась лицом к нападавшей, и та неожиданно нанесла ей удар в область лица.

Нда, дамочка показания давала ровно по писанному, недаром учила два дня наизусть листочки бумаги, что дал ей супруг.

Присяжные слушают, головами кивают. Зал рты приоткрыл: ишь ты как брешет, красивая сучка! Почему я применила такое грубое слово? А посудите: завидно бабам, что не они на пъедестале стоят, в нарядах парижских? Еще как обзавидно особам женского полу! Значит, кто она, эта красавица, которую, конечно, жалко, временами даже и сильно жалко за разорванное ушко, но все таки она – сучка.

А мужики? Хоть сто раз обсмотри красивую бабу с ног и обратно до головы, хоть спереди и сзаду ее обсмотри, а толку? Слюной изойдёшь, а она явно из верных супружниц, значит кто она? Правильно – сучка! Но сочувствие ей обеспечено, а среди молодёжи даже и нередкое обожание, особенно если учесть флёр-аромат.

Бесстрастен судья. Кипятится защитник. У него версии две для защиты. Первое, это называется в юридической среде, «ошибка в выборе объекта», то есть по-простому, баба просто ошиблась. Не на ту напала, короче говоря. И тут пригодилась бы до чрезмерности линия правды, то есть ревность супруги. И изумрудик, что лежал на столе у судьи, как вещественное доказательство по ограблению, лёг бы в строку защитительной речи, как нечаянная вещь. И прокатило бы, явно бы прокатило!

Вторая, запасная версия, была той самой, политической. Развернул бы ее, если бы версия ревности провалилась, да так, что и в Питере ахнули! И тогда такая слава ему, такая заслуга, что не надо копеек от государства за защиту Настасьиной дури.

Кипятится защитник, готовится.

А допрос потерпевшей продолжается, и после вопроса прокурора: «это ваша вещица?» (прокурор берёт со стола серёжечку изумрудную и тычет залу в глаза), потерпевшая скромно потупилась: «да, моя». Тогда защитник задал встречный вопрос: «а откуда взялась драгоценность такая, извольте сказать».

Потерпевшая чуть-чуть прищурилась, взяла серёжку в ладошки (ах, как не хотелось её отдавать!) скромно ответила: «тятенька подарил. По случаю бракосочетания моего с Иваном Ивановичем».

Два человека из зала аж хмыкнули: полицмейстер, что вовсе недавно выкупил изумруд у купца первой гильдии за немалую денежку, и тот самый купец, что хотел взять за изумруда серёжечки сумму раза в два или три подороже, чем выманил сквалыга блюститель закона. Оба подумали, не сговорясь: экая умная баба, однако.

Допрос плавно перешёл собственно к нанесению удара по лицу и вырыванию серьги. Потерпевшая было в мельчайших подробностях стала произносить, как наносился удар кулаком в область носа, как виновная особа (дама Настасью иначе как этим термином не называла, ни разу не назвала ее дрянью или, хуже того, паскудой, все «виновная особа» да «виновная особа», чем, кстати, снискала у зала добавочной популярности) с возгласом…

Тут её дружно прервали и прокурор, и защитник, и сам судья, в голос один произнёсшие: «что именно произнесла подсудимая, когда вырывала серьгу?»

Потерпевшая успела сказать: «виновная особа сказала, что досыта напились нашей кровушки…» и хотела дальше продолжить свою «тронную» речь, как Настасьюшка взорвалась: «и еще раз бы вырвала, паскуда ты этакая!»

Всё.

Ахнул зал, защитник руками схватился за голову, попытался в отчаянии Настасию усадить, да та вырвала руку, и в пылу гнева праведного (ведь мужа уводят!) ответствовала адвокату: «молчи уж, старый дурак! Денежку от меня захотел, еврейская рожа?»

Тут, к слову сказать, из всей речи адвоката перед процессом она поняла лишь одно: что хочет отнять ее денежки этот еврейчик. А за что, не поняла, не вразумела, не догадалась, не разобралась. А что еврейчиком обозвала, так испокон адвокатская среда состоит из представителей этого народа, чего тут против правды грешить. Это все понимают и по молчаливому уговору про это молчат. Все то все, но не Настасья.

Зал взорвался, заржал. Заскучавшие до этого отдельные лица снова встряхнулись: эвона, какой поворот, и заострили внимание на «виновной особе».