Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Тут её и скрутили.

Свидетелей было, не счесть. И Иван, которого первого допросили, и пару зевак, и полицейские. Все дают показания, ничего не тая.

Полицмейстер, так тот вознамерился Настасье дело пришить, политическое: дескать, кричала она, что кровушки напились? А кто так кричит? Политические, кто же еще!

Осадил его судья, слывший большим либералом: «вы что, батенька, опомнитесь! Разве ваша жена похожа на особу царской крови»? И ехидно добавил: «вот если бы у вас серьги из уха тащили, тогда да, тогда несомненно был бы политический окрас этому делу. Или дали бы вам по сытой то роже, тогда, простите, конечно, явно аспект вреда строю великой нашей империи, а так простите, простая уголовщина».

И пошла Настасья-Анастасия по уголовной статье.

Адвокат настоял на присяжных, либерал согласился.

Адвокат перед самым судом навестил бедолашную и говорил: «вы, милая, только молчите, можете плакать. Я сам все скажу. Я вам назначен от государства, за денежки не беспокойтесь, но не обижусь, коли отблагодарите потом после суда».

Про деньги Настасья враз поняла, а вот остальное? Попробуйте марсианину объяснить про наши дела, он с ходу поймёт? Так и Настасья не вразумела, кто такой адвокат, для чего он, собственно, нужен, какой такой суд, какие такие присяжные заседатели, когда она всего-навсего разлучнице рожу расквасила. Сколько баб по селу ходят, битые ею, и ничего. А тут подумаешь, неженка горожанка получила по полной программе, и было за что, нечего мужей уводить от венчанной пары. И за это судить?

Однако судить. Зало судебное заполнено до отказа. Только что не висели на люстре да на окне. Студентики, барышни из кисейных, пара заезжих бунтовщиков, для размыва публики на передних скамьях восседали отцы благородных семейств и их разнаряженные спутницы жизни. Процесс обещался быть громким, однако, слушок по городу шелестел, что не простая то баба на скамеечке жмётся, а политическая! Что приехала из самой столицы особа, принарядилась под простолюдинку, да и в центре губернского города учинила расправу над женой полицмейстера, этого царского сатрапа.

Нда, процесс обещал быть бурным и сложным. Замерли двенадцать присяжных, «большое жюри», как называют во франциях. Замерло зало. Ждали судью.

Воссел либерал, ровно король на своем возвышении, покашлял, покашлял, и начал процесс.

Первой стали допрашивать пострадавшую. Полицмейстерша постаралась! Блузон из муаровой ткани серебрил высокую грудь, юбка из шерсти шотландской, скромного серого цвета, такого, что сразу видно даже самым отсталым, что ткань жутко как дорогая. Ботиночки на шнуровочке тоже скромного серого цвета, правда, из замши, тоже явно не за рубль или червонец прикуплены. И шляпка! Ах, какая на даме шляпка была! Скромного серого фетра, и ленточкой перевязана ровно в тон ткани блузона. А из-под шляпки вроде не нарочито, но так, чтобы всем было видно, ушко перевязанное видно с бинтиком свежим. А впридачу к тому благоухает дама французским флёр-ароматом, явно доставленным из Парижа.

Кто то из записных остряков, а такие всегда есть в любой толпе и любого народа, аж крякнул от зависти: «смачная баба!» Порозовела потерпевшая от похвалы, глазки скромно потупила. Муженёк потерпевшей приосанился с ходу, новым взгядом присмотрелся к супруге, поднадоевшей доселе до степени походов к акрисочкам: «а что, моя, ничего, не зря тратился на эти наряды».

Сочувствие массы толпы потерпевшей было уже обеспечено. Но что она станет тут говорить? А она, то есть, потерпевшая от лютой расправы, почти что не говорила. Так, тихонько слёзоньки капали, носиком шмыгала, да повторяла: «за что мне такое, за что? Я только хотела игрушечку прикупить, да бедным девочкам в честь православного праздника в приют отнести, пусть детки порадуются. Не порадовались…» Во как дело то обернулось, женщина еще и доброй самаритянкой оказалась!

И женщины в зале, до того обсмотревшие потерпевшую с пяток до верху, и застрадавшие от того, что не одеты, как эта принцесса, и мужичье, до того тоже смотревшее больше на высокую грудь да на тонкую талию невинной, да рисовавшее в уме чулочки из кружева, да белье кружевное, короче зало суда вмиг приняло сторону потерпевшей.

Один полицмейстер головой закрутил, да будь его воля, затылок чесал бы полдня: эва, какая умная баба, а он об этом не знал, сколько лет по утрам чаи с «самаритянкой» распивая.

Звёздный час потерпевшей продолжился, когда стала она отвечать на вопросы суда.