Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Девчонка без памяти и умерла. Доктор только покачал головой, как увидел, что сотворили поганые с девочкой. Места живого не было. Матка порвана в клочья. И у кого? У невинного чистого детства.

После такого раненые рвались в бои. А старообрядец взял в руки оружие. Ночами уходил. Никто никогда не спрашивал, куда ноченькой темною рвётся боец. А на прикладе после таких вот отлучек насечки новые появлялись. Вот так.

Грустная как-то получилась концовка беседы, с тем и свернулся мужской разговор. Перекусили, похрустев свежим зеленым лучком, редисочкой да картошкой в мундирах, на наскоро собранном под старой черемухой деревянном корявом столе. Нянька старалась угостить братьев на славу. Сдобренный добрым сердцем лучок, редисочка да крупной солью осыпанная картошечка в чугунке, ломти чёрного хлеба внавалку на клеёночке в пёструю клетку, – куда там ресторанам с их хрусталями, графинами да пьяным оркестром.

Тут благодать, тут такая идиллия, что академик прочувствовал, понял, как славно, покойно вокруг.

Черёмуха, пчёлы, надоедливо мухи, вода из колодца. Ах, как хорошо, по-семейному посидели.

При расставании брат вырвал у академика согласие на поездку: тот хлопнув ладонью, заявил: «сказал, завтра займусь, что я враг себе, что ли?».

Домой вернулся почти за полночь: пока в институте решал неотложно ждущие кучи бумаг, пока успокоил ревущий телефон, пока то, пока сё, еле добрался.

Аглая ждала в лучшем платье, тускло крахмальная скатерть блестела, хрусталь на столе пылал маленькими огоньками от люстры громадной – тишина, благодать. День деньской пробыв на работе, в разговорах с братом, в бесконечных пустых разговорах в министерских кабинетищах, практически одинаковых с разницей только зеленые или багровые дорожки ковровые тянулись по бесконечным коридорам исполнительной власти, про перекус у брата уже подзабыл, и жрать захотелось до рвотных позывов. Утрясся лучок, утряслась и картошечка. Ветка черёмухи позабыта в машине.

Накинулся на еду, а уж как Аглаюшка расстаралась. Балычок да икорочка, свежая водочка в хрустальном графинчике, копчёный язык да картошка с селедкой. На столе только что не хватало гранатов да мандаринов.

Накинулся на самое на любимое: дымящаяся картошечка, истолчённая с маслом до полной воздушности, селёдка с лучком да с маслицем вмиг исчезли, даже хвост от селёдки обсосан на нет.

Напитался, насытился, едва дополз до дивана.

Аглая на цыпочках, чуть не дыша, поубирала в столовой, скрепя сердцем, губёнки кривя, перемыла посуду. В какой уже раз пожалела, что нянька ушла. Сколько растрат из-за старой дурёхи, сколько хлопот. Попробуй ка срочно найти поваров наилучших на скорую руку. Телефон покраснел от натуги хозяйки, а всё-таки выкрутилась, всё обошлось.

Повара из «Пекина», «Астории» постарались поугодить привереде: подано да приготовлено с шиком, со вкусом. Предлагали и официантов прислать на подмогу хозяйке, та отказалась: повод не тот. Хотелось семейного, тихого вечера за дубовым столом. Повара понимающе покивали: а как же, а как же, семья то святое. Раскланялись, получили свой гонорар. На редкость прижимистая академша на сей раз расщедрилась, отвалила за счастье семейное по полной программе.

Остались довольны и служители культа еды, и служительница домашнего очага: стол был богат, вина из дорогих, скатерть, салфетки, куверты – настоящее чудо.

Остался доволен и поедатель обилья, уполз от стола почивать в кабинет.

Скрип старого дивана успокоил Аглаю. Села на стул, от пережитого волнения ноги дрожали. Передохнула, доела язык, перехватила икорки, и спать.

Сереньким утром, когда серый московский туман накрыл полстолицы, академик проснулся с сердцем тяжёлым. Полежал, покрутился, перелопатил в большой голове планы на день. Вроде, нормально, всё успеваю. Может, успею заскочить разузнать про путевку. Но такой же серый туман, что стелил за окном свои клочья, покоя не дал: вползал в тишь кабинета ядовитым серым клубком, давил на мозги: что-то не так, что-то не клеится.

И вдруг набатом в висок: Мишка, внучок!

Подорвался, на ходу втиснув ноги в разношенные тапки (сколько Аглая мечтала их выбросить, да не давал, больно привык к тёплой овчине), потопал на кухню.

Вспомнил, что няньки то нет, гостюет у брата. Нянька сама вчера говорливо поведала свою версию перехода к старому доктору: поясница замучила, стеснительно у Глафиры Федуловны (ах, как было проговорено это Глафира Федуловна, как было сказано! Если бы академик был чуть прозорливей в отношении баб, сразу б всё понял, а так, мимо ушей пропустил сарказмы старушки) каждый раз докторов вызывать, когда свой доктор имеется. Брат покивал, стрельнув взглядом: молодец, таки, бабка, не стала дрязги наружу вытаскивать, помои хозяину на голову выливать.