Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Про быт в письмеце ничего. Только вскольз упомянуто, что Мишанька в детском садике выучил некрасовское стихотворение, чем порадовал и её и других на детском утреннике. Да камушки собирает в тайге, готовит коллекцию.

Академик передохнул, опустил правую руку, что держалась за сердце. Брат покачал головой: «да, мил мой, с сердцем не шутят». Брат отшутился: «я ещё, ой, какой молодец». Доктор шутку не принял: «мне-то не ври, я тебе не нянька, не бабка! Давно так сердце лопатишь? Колись!».

Пришлось рассказать про дебри болотов, как провалялся в больничке таёжной, как лечили-кололи только не дёгтем: откуда в тайге пенициллин? Хорошо хоть нанайские травки спасли.

Брат встал, поковылял в комнатушку, принес свое врачебное «ухо», пощупал, постукал по богатырской спине родного брательника. Похмыкал, головой покачал. И вынес вердикт: «держись, брат, держись! Совета всё равно слушать не будешь, а то я не знаю твой норов упрямый. А лучше бы всё-таки отлежаться, и, самое что ни главное, покой тебе нужен, страшно как нужен покой. Эх, на курорты б тебе, где-то в Абхазию, на моря. Или в Крым, подышать можжевельником, прямо как Чехов».

С надеждой всмотрелся брату в глаза: «может, поедешь? Что тебя академия не отпустит? За столько то лет разик только и вырваться, ну, не в Сухуми, так езжай в Ялту, Массандру. Можно даже винца понемногу отхлебывать, хоть не князь ты Голицын шампанское распивать».

Брат слушал, кивал головой, почти согласился: «завтра займусь!».

Чтобы отвлечь врача от заботы, разговор перевёл на иное, некстати вспомнив войну: «вишь, меня на курорт посылаешь, а сам что, здоров как бугай?». Теперь черед отшутиться настал педиатру. Шутили, шутили, вспомнили про забавное. Это сейчас, забавно, смешно, а когда рвутся снаряды, да некому раненых отволочь в какой никакой полевой лазарет, какие уж шутки!

Да психология человека, нормального человека, тем хороша, что найдёт стимул жизни даже в ужасных условиях. Например, на войне. Вот и вспомнился педиатру один фронтовой эпизод.

Дело было в зимнюю пору. Зима то зима, да вдруг дождик пошёл, не летний и тёплый, а фронтовой, как прозвали его санитары. Редкий их перекур закончил этот внезапный дождь да к тому же с грозой. Молния сверканула, гром прогремел. Нет, не дальних орудий залп прокатил. На орудия внимание не обращалось из-за привычности, залпы давно вошли в обиход. Рокот с неба, и санитарки с визгом хватают бельё с наспех накинутых на сучья деревьев верёвок. Раненые заковыляют, торопясь в обманчивую тишину палаток полевого лазарета. Санитары аккуратно загасили «бычки», рассовав по карманам окурки: ещё пригодятся.

Замешкался доктор. Тогда его звали не доктором и педиатром, а по-военному чётко «товарищем военным хирургом». Военхирург, естественно без знаков различия, госпиталь! Так, на плечи накинута обыкновеннейшая серо-бурая шинелишка, сапоги вдрызг разбиты, на проплешине головы ни фуражки, ни пилотки. Он как раз доедал свою кашу, с наслаждением макая хлеба серый кусок в остаточки каши, что маслом блестела в глубине котелка. Расстаралась седая повариха Настасья в стремлении хоть чем то доктору угодить. Работал по двадцать четыре часа, спал урывками между боями да операциями на ходу в оборудованной операционной, то есть в самой большой из палаток. А то и на поле, где вперемешку лежали трупы и раненые, мог сделать срочную операцию, вырвав осколок мины, гранаты из тела бойца. В чём мог быть отдых? Да вот в таком поедании пищи из солдатского котелка. Свой, офицерский, насквозь пуля пробила, и пришлось выбросить щегольский, зелёный полукотелок-полуфлягу. Котелок ему притащил санитар: берите, товарищи хирург, пригодится.

Доедает хирург свою пищу, глядь, а под этим странным дождём видно, как к нему в госпиталь две машины несутся. Офицерская «эмка» и охранников взвод на «полуторке» мчатся на всех парах, с визгом скользя по враз замокревшему полотнищу временной военной дороги – рокады.

Вздохнул: «Эва! Какое начальство к нам скачет, наверно, беда». Отложил котелок, поправил шинельку. Из «эмки» на полном ходу выскочил бравенький адъютант и издали прокричал: «давай-ка, служивый, зови командира!» Естественно, в речь прибавлялась та матерца, без которой ни машина не заводится, ни речь командира перед бойцами не могла говориться в полную силу.

Постарался прибавить себе командирского вида. Да куда там! Шинелишка, кирза, щетина на пол-лица. Какой командир? Так себе, санитар из последних или вообще ездовой при конях.