Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Тишина протянулась вначале на час, потом и на два. Часы прохрипели третий час ожиданья. Ни Варьки, ни сына. Догадки, что мол, погуляют, да возвернутся, отпали. Учинили няньке допрос. Та прорыскала квартиру, доложила, что саночек мишкиных нет. Но версия про прогулку отпала. Шёл двенадцатый час, скоро полночь, какие уж тут прогулки с ребёнком.

Опять учинили допрос козлу отпущенья. Нянька искренне побожилась, что не знает, не ведает, где молодица с ребёнком. Поверили, наконец.

Мать убеждала подождать до утра, Глеб отмахнулся. Насели на телефон. Морги, больницы отрицали наличие молодой женщины, да ещё и с ребёнком.

Как только забрезжило позднее утро Москвы, Глебка рванул за порог. Объехал (благо, машина за академиком закреплена круглогодично) по переулкам и улицам, моргам, больницам. Аглая села на телефон теперь уже жалиться по подружкам про свою такую нелёгкую жизнь. Те охали да вздыхали, притворно жалея страдалицу. А Сонечка с мамочкой, не наохавшись по телефону, быстренько сами и прилетели утешать, батистовые платочки вовремя подавать.

К сонному вечеру до Глебки дошло заехать и к дядьке. Сокольники уже засинели ранними сумерками, дома затеплились огнями, вился дымок над кирпичными трубами, сонно брехали собаки: идиллия! Дальний трамвай звенел стуком колёс. Чистый морозный воздух освежал лёгкие и лицо.

Старый детский доктор вышел на крыльцо, заметённое сугробами вровень с завалинкой, поеживаясь от свежего морозца (к ночи крепчало). Открестился (взял грех на душу, а что делать, соврал): не знаю, не ведаю, где твоя жёнка с ребёнком.

Жалкий вид Глеба дядьку не трогал. Глеб, был как та курица мокрая. Щёки обвисли, выперла худоба, щегольские белые бурки не к месту красовались на тощих ногах. Переминался у крылечка, уминая снег щегольскими белыми бурками, минут этак десять. Затем отмахнулся от дядьки, ворвался в домишко. На столе сиротливая хлеба краюха, в чайнике жестяном кипяток. Вместо солонки банка от трофейной консервы. Ни тебе покрывал, ни нарядненьких занавесок. Педиатр в полной мере хлебал холостяцкое житиё.

Выскочил из домишка, уселся в машину, даже не отряхнув снег со своих валенок. Шофёр, покосившись на баловня, академика сына, кивком попрощался с братом хозяина, спросил: «ну, а теперича мы куда?».

«На вокзал!». На вокзале ни Варьки, ни сына.

С того вечера Глебка запил. После работы мотался по улицам, искал жену и ребёнка. Его узнавали все постовые, издали отрицательно качали головами. А Глеб всё ж подойдёт, заглянет в глаза: ну, а вдруг, да найдутся, не иголки в стогу. Москва хоть большая, и много по ней рыскает разного люда, но всё же органы власти работать умеют, может, нашли беглецов?

День прошёл, два, за ними неделя, там и месяц протянулся, как год. И год протянулся, как жизнь, а Вареньки нет, и Мишутки не видно.

Академик застрял где-то в амурских болотах. Как провалился под лёд с неумёху (кочки на болотах создают кажущесть мощной земли, а под кочками – лёд, а под лёдом ледяное болото), так и провалялся по районным больничкам амурским с полгода. То воспаление лёгких вначале лечили, потом пришёл черед радикулитных болей. А как поднялся с постели, навалилась работа, не переделать. Экспедиция без него худо-бедно справлялась, собирая по дикой тайге да по сопкам манчьжурским нужные данные. Образцы занимали почти всю палату, где академик валялся, борясь с навалившимися так не ко времени болячками.

Хорошо хоть, что помогла современная медицина. Выпускники Хабаровского мединститута валом ходили в народ, как они говорили. Шатались по стойбищам, по селениям ульчей, нанайцев, орочей и прочих аборигенов тайги. На такого выпускника и набрёл академик. Точнее, врач молодо проходил стажировку в больничке, где в аптеке зелёнка да йод. Вот и вся медицина.

Врач мотнулся в тайгу, притащил свежей травки. Отрекомендовал: прострел поникающий, по-местному уйгуй. В рот не берите: он ядовит. А вот простуду мы вылечим. И вылечил. И радикулит отступил от какой то травы, боле чем местного происхождения.

Когда-никогда пошлёт весточку в далёкую Москву: мол, всё чудненько у меня. Про болячки ни слова. Москва верила, да и жене было не до вечно отсутствовавшего муженька: Глеб отнимал все её время.

Глеб, разуверившись и в милиции, и в докторах, стал находить утешение в водке. Редкий уж вечер приходил домой трезвым, ой, как уж редко. Мать не ругала: жалела. Сын пьяные сопли таскал по квартире, тыняясь из комнаты в комнату. Эхом пустым отзывались шаги в коридоре и спальне, кабинете отца, в мамкиной комнате, в столовой и библиотеке отца.