Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

От подзабытого «внучек», от «сахарком поделюсь» ком в горле, и Глеб чуть не всплакнул от доброты старой няньки.

В ранних сумерках посидели, разговорились два одиночества за чайком да душевным ладком. Тихо снежок синел за окошком, заметав Глебкин след в маленький домик, тихо урчал старый кот, тихо ворчал старый чайник. Ах, как хорошо, как славненько посидели.

Старушка заохала: «что при темноте то сидим». Поднялась было зажечь лампу. Эта процедура давалась ей ежевечерне с великим трудом: лампу нужно было зажигать непосредственно, покрутив её по часовой. Выключателя в комнате не было, и старушке нужно было передвигать табуретку, двигать к столу, вскорячиваться на табуретку, чуть не на цыпочках тянуться к лампе треклятой, а потом умудриться сползти с табуретки, дотянувшись вначале одной ножкой до пола, а уж потом и второй. А посему часто и густо сидела в потёмках, а то и за свечкой. А что, не страшно при свете, и ладно.

Глеб перехватил инициативу старухи. Покрутил лампу, и стоваттовка залила комнатушку резким светом. Кот шарахнулся за порог, старушка за ним. Глеб решил скатёрку-клеёнку поправить. Поправил, и на столе забелел конверт треугольный. Чисто из любопытства посмотрел на конверт. Резкий свет осветил адресок на конверте, но главное, почерк! Ухнуло сердце, ударившись в пятки, опять подскочило на место: Варенькин почерк, жены. Схватанул тот конвертик, почти на бегу попрощался с старушкой, поцеловав на прощанье морщинки: «спасибо, нянька, спасибо!», – и побежал.

Ах, если бы знала старушка, чем обернется то чаепитие, оторвала бы руки себе, которые гостя кормили, сахарочком попотчевали.

А так растрогалась старушенция, рассопливелась: Глебку то вынянчила с младенцев, поди, как не растрогаться, как не поплакать, нашел всё же времечко проведать бабульку.

Доктор доплелся до дома чуть не с последним трамваем. Свет в доме озарял и черёмуху за окошком, и страдальца-кота, задрыгшего у порожка, и открытую настежь калитку (Глеб так старался бежать, что в голову не пришло калитку прикрыть), которая так и болталась на стылом ветру, скрипя и страдая от наглого поведения редкого гостя.

Старушка невинно сопела в своём закуточке. Доктор доел остатки пиршеств, завернул стоваттовку и задремал, убаюкивая свои ноги. Не до конверта, не до Варюхи. А утром, рано-ранёхо подался в больницу, на ранний приём, стараясь не разбудить чуткий старушечий сон.

Нянька, что нянька? Склероз, чёртов склероз, и нянька забыла про письмецо от Варюшки, что давеча почтальон принесла.

А в том коротеньком письмеце Варенька доложила, что Мишка здоров, что сама не хворает. Просила передать академику, что всё у них ладно, в гости звала. О Глебе или свекрови ни слова. Но, главное, был на письме адресок. Африкановский.

Глебка разжился деньгами немедля. Матери как раз дома не оказалось, где-то шныряла в поисках счастья. Сорвал золочёные кисти со шторок, схватил пару книг с золотым переплётом, что чудом дома остались после его татарских набегов, пошарил глазами, где что лежит, добрался до кабинета.

Вот как на грех, забыла Аглая дверь в кабинет запереть. В голове кружило давление, сердце пошатывало, вот и зашла в кабинет за порошками, которые когда то доктор оставил. Ну и забыла дверь запереть.

Глеб хватанул со стола драгоценный пюпитр малахита. Его подарили на академика юбилей какие-то люди. Затем открыл ящик стола – и, о счастье. Прям на виду – пистолет!

Академику по должности полагалось оружие. Он никогда им не пользовался, считал, что зачем? Пару раз было сдавал на хранение, куда надо, но серьёзные дядечки приносили обратно: положено. Так и валялся в столе с парой пачек патронов.

Пистолет и патроны засунул в карман: брюки широки, и не заметишь опасной игрушки. Сложил в скатерть поживки и за порог. Вахта у входа скучающе посмотрела на странно трезвого сына академика из *** квартиры: подниматься со стула да открывать ему двери? Чего это ради, не академик. И снова вздремнула.

Бегом – на вокзал. Прямо там, на вокзале спустил знакомой барыге пожитки, едва хватило на общий вагон – ну, и ладно. Жратву? Так в поезде разживемся. И покатил шумный поезд подаль от столицы в сибирскую глухомань.

Мишка бежал по сугробам к вокзалу. Мать сзади плелась, на ходу окрикая: «Мишаня, не беги же так, не беги». Да куда там. Что плестись рядом с мамой, которая уже месяца два тихо ходила, бережно неся в животе драгоценную ношу. Варька была почти на сносях. Свежий морозец, свежая стёжка к вокзалу, поезд, что уже ревел вдалеке, подавал сигналы о своём приближении.