Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Аглая сама ходила метрику справить, громко и явно жалела невестку: чего ей идти с младенцем на руках метрику выписать. Уж возьму на себя эту обузу, говорила Аглая, помогу семье молодой.

Так и оказалась Варвара не замужем, а в свидетельстве о рождении (метрике, как тогда говорили) у ребенка вместо отца зиял прочерк в графе. Это Варя узнала уже в Африкановке: как Мишку устраивать в садик, так метрику и потребовали. А в метрике вместо родителя прочерк позорный.

Хорошо ещё, что директриса, знавшая Варьку с военных времён, тактично молчала, но самой Вареньке как стало обидно. Дома кинулась чуть ли не в рёв, Никитична утешать, да умные мысли высказывать.

Когда муж в ночных полутёмках вернулся домой, Варенька и Никитична (обе ещё не ложились, ждали кормильца) доложили про Варькин огрех. Алексей решения принимал чётко и быстро, по-военному: «что забор городить? Завтра Мишку оформлю, запишу на себя. Сын подрастает? Растёт! Вырастет сын, и фамилия моя не закончится». Хлопнул ладонями по коленкам: «возражения есть? Нет возражений? Ну, тогда, бабоньки, слёзки утрите, и на боковую пора».

Ощущение счастья не оставляло семейства главу. Алексей как будто находился в состоянии полупокоя, полублаженства. Работы невпроворот, знай, поворачивайся, суток времени часа категорически не хватало: где это время, где его брать? Работал, ругался, хвалил, торопился. Завода дела захлёстывали, как при шторме кораблик. А ему всё за счастье, всё в радость. И толкотня в заводских проходных была в радость. И это при голоде на людей на сибирских просторах! У него народу валом, и он тактично отмалчивался на бесконечных совещаниях в министерстве, когда другие директора заводов жаловались на людскую нехватку. Радость была и девятом вале работы. Разве то лучше, когда работы то нет? Со скуки подохнешь, запьёшь. Крутится сутками на заводе, вырвется на пару минут (не часов) в Африкановку, и опять счастье накроет тёплой волной.

Заскочит в избу, а там за столом Мишка ногами болтает, успевая одновременно и ногами в толстых носках (Никитична постаралась) болтать, и шанежку лопать, и молоко из большой деревянной жёлтой кружки отхлебывать, и Никитичну поправлять: «не серый колчедан, а серный! Так дедушка говорил!».

Никитична в таких же толстых носках, шалёнка накинута на старые плечи (Варькин московский подарок грел и душу, и плечи), пережёвывая мягкую шанежку, ворчит на Варюху: «хватит полы то отдраивать, садись-ка за стол, шанежки стынут».

А Варя поёт!

Как вернулась домой, в Африкановку, так будто не говорила. Все время поёт-напевает чистым голосом горнего хрусталя.

Вот и сейчас напевая «Помню я еще молодушкой была», Варька елозит на деревянном полу, оттирая скребком жёлтые половицы. Чистое дерево источает свой аромат, парком наполняя избушку: «сейчас я, сейчас, я быстренько управляюся». Шанежки на большом деревянном блюде тоже источают свой аромат, вторит дымок тёплых шанежек тёплому чистому аромату чистых досок. Благодать!

И накатит волна ощущения счастья, что впору взрослому мужику слёзы ронять. Вместо слёз, утаив в горле комок, подскочит к мальчишке, вытрет белые усики над розовым ртом, и айда к потолку сынишку подбрасывать.

Бабы суетятся: «он же только поел, не подбрасывай. Сам лучше сядь, перекуси, пока тёплые шанежки». А Мишка визжит от полной шенячьей своей радости: «ещё, папка, ещё!».

Посмотрит на часы-то – пора. Варька сунет ему узелок с тёплыми шанежками, молока нальёт в деревянную флягу (в Сибири керамика не приживалась. То ли глины подходящей, как на Украине, не оказалось, то ли от переизбытка леса – тайга! и потому посуда чаще была деревянной, а то и металлической. Побогаче держали из серебра, победнее из олова мастерили, лудильщики-мастера зачастую в почёте), и айда директор в машину. По дороге на завод наедятся с шофёром шанежек, пока не остыли, молоко разопьют, и опять хорошо.

В другой раз заскочит: полна хата народу. Пацаны на полу устраивают танковые бои. Мишка за заводилу. Предмет гордости – танк. Как настоящий, выточен из дерева танк. На одном светло-жёлтом боку надпись чернеется «На Берлин!» и «Смерть фашистам», на другом ярко-красная звезда алеет, уже захватанная пацаньими пальцами. Выточены трак и гусеницы, даже дуло смастерено умелыми чуткими пальцами. Это Никитична постаралась. Когда навещала друга старого, что так и мыкался отшельником на заимке, взяла с собой Мишку. А тот старика вовсе умучил своими глубочайшими познаниями в танковых делах. Зря, что ли, всю дорогу до Африкановки они с папкой про танки беседы беседовали. Мишка выучил и про часть ходовую, и про угол поворота орудия, про пулемёт. Всё знал о танках сопливый мальчишка. Отшельник и расстарался. Вместе со свежей порцией посуды, что наточил для хозяйства Никитичне (и туеса, и блюда для шанежек, и кружки, от самой большой для хозяина, до самой маленькой. Нет, не для Мишки, а для будущего поколения, что народится вскоре в семье Алексея) передал для ребёнка модель танка Т-34.