Александр Злищев - Стихоритмия

А дома печь исправили под газ.
Не пахнет в нём ни углем ни дровами.
Я был вчера, словно в последний раз,
Согрет теплом Воронежской печали.

Толкнёт вагон цепной локомотив.
Когда вернусь? Не знаю, не гадаю.
Ну что ж, прощай, Воронежский мотив!
Я о тебе всё реже вспоминаю…

Стёклами битыми звёзды далёкие
Сыплют на землю волшебную пыль.
Мысли холодные, мысли глубокие,
Тянут из прошлого пыльную быль.

Женщина мудрая, ночь кареглазая,
Нежно ласкает вселенский покой.
Тень моя бледная, тень долговязая,
Скромно мелькает унылой строкой.

Скука дорожная пасмурным вечером
В двери колотит корявой рукой.
Все мы на небе звездою отмечены,
Все мы когда-то отыщем покой.

И на полях увядающей памяти,
В сумерках прелых на тысячу миль,
В небе холодном, как в брошеной заводи,
Тихо мерцает волшебная пыль.

Когда в степи смолкают голоса,
Густая ночь спускается упрямо.
И смотрит даль, как смотрят образа,
На алтаре заброшенного храма.

Я перед ней, как дикий печенег.
Судьба моя туманна и не ясна.
Но, в этот жалкий, бесталанный век
Немая даль воистину прекрасна.

И я спокоен с ней наедине,
В немой дали я вижу отражение.
Седой ковыль пускает по волне
Из головы моей стихотворение.

Я не пророк, и более того,
Меня пугают собственные мысли.
В моё ночное, тусклое окно
Дурные мысли звёздами повисли.

Я не люблю ни город, ни людей.
И не желаю быть кому-то другом.
Пускай я самый искренний злодей,
Моё нутро не выкорчевать плугом.

Немая даль — смиренная вдова,
Она покорно мысли хоронила.
Лежит ковром багровая трава,
На ней готова свежая могила.

Среди толпы замученных людей,
Мы всё, что есть, от Бога потеряли.
Но бьёт ключом в аорте Енисей
При виде этой молчаливой дали.

Немая даль, прими мою тоску.
Пускай она живёт в тебе веками.
Раздай листве, и каждому ростку,
Что любят жизнь в тебе под облаками.

Ты знаешь, мне всё в этом мире любимо,
И синее небо, и шум тростника.
И тихая заводь, в которой уныло
Плывут бесконечной грядой облака.

Ты знаешь, а мне даже снится ночами,
Как греется в поле под небом цветок.
Я знаю, я помню цветущие дали,
И каждое семя, и каждый росток.

О как я хотел бы остаться навеки,
Корнями врасти в эту почву весной.
И всё позабыть, всё что есть в человеке,
Навеки приняв равнодушный покой.

Наверное, жизнь никогда не кончалась.
Восходят побеги на рыхлой стерне.
И мне перепала великая радость
Родиться на этой унылой земле.

Я самый счастливый, без громкого слова!
И я откровенно признался себе,
Что всё мне любимо, и всё мне знакомо
На этой на самой унылой земле.

Пускай я сгорю, как осенняя липа
До чёрной коры, и до голых ветвей.
И ты не услышишь последнего скрипа
Под ветром согнувшейся кроны моей.

Пускай дождевые, косые потоки
Размоют дороги к могиле моей.
Ты вспомни тогда эти скромные строки,
В которых я жив до скончания дней.

Среди заброшенных полей
Родился стройный колосок.
Он был не низок, не высок,
На фоне белых купырей.

И грело солнышко его,
И дождик баловал порой,
И над зелёной головой
Светили звёзды высоко.

Он пил прохладную росу,
И гнулся в поле от ветров.
Но как-то раз, из-за холмов,
Он встретил острую косу.

Упал наш гордый колосок,
С размаха лёг на чернозём.
И вместе с белым купырём
Он срезан был наискосок.

Минуло лето и зима.
И отшумел весны поток.
Но только гордый колосок
Не возродился никогда.

Я хотел бы вернуться назад,
В этот город душисто-зелёный,
Где на улицах вишни и клёны,
И малиновый, нежный закат.

Да, пускай это будет весна,
Я люблю её пьяные ночи.
Помню милые, карие очи,
В них не знал я покоя и сна.

Так наивно звучали слова,
Но, едва ли обмануты были.
Мы всерьёз и надолго любили,
И простили друг друга едва.

Я хотел бы вернуться назад
Чтобы просто тебе улыбнуться,
И обратно счастливым вернуться
В этот жизни заброшенный сад.