Антон Уткин - Тридевять земель

Сергей Леонидович согласно покачал головой. Проницательность Константина Николаевича покорила его. Эти люди были близки ему, но странным образом одновременно и чужды. С изумлением он замечал, что в Петербурге он проповедует в стиле Урляпова, с которым так ожесточенно спорил у себя дома. Силясь осмыслить это парадокс, он заходил в тупик. Он знал за собой эту пугающую готовность пренебречь всеми институциональными перегородками, отделяющими одного человека от другого, и чувствовал, что тот же Урляпов даже в самом своем бунте всегда останется Дубровским, а он непременно переобуется в лапти, и это в одно и то же время забавляло его, но и беспокоило.

– Здесь не может быть сомнений, – ещё ниже склонился над прибором Сергей Леонидович, – только вот…

– Сергей Леонидович, – вмешалась Лиза, – из чего так переживать? Не украли же вы всё то, что вам принадлежит. Ваши предки за заслуги владеют этим по праву, за кровь свою получили они это.

– Елизавета Константиновна, – вздохнул Сергей Леонидович, и сам не заметив, как в руке у него оказалась массивная сервировочная вилка, четыре зубца которой походили на беспощадные зубы морского хищника, – ведь все мы тут не воры. Только и там не воры. Они ведь с нашими-то предками такую же кровь проливали, а вот как получилось – одним всё, а другим хлебушко пушной.

Елизавета беспомощно оглядела сидящих за столом в поисках поддержки. Тут Сергей Леонидович очень некстати вспомнил про конфекты, но Лиза с негодованием отпихнула от себя бонбоньерку.

– Фи, как это гадко – лакомиться в дни народных бедствий! – воскликнула она. – Особенно в такой день.

Сергей Леонидович поджал губы в досаде на себя, но и на эту наивность.

– Так ведь народные бедствия ежедневны, – сказал он, – но это не мешает вам лакомиться в другие дни.

Прекрасные глаза Лизы заволокло слезами, но Сергей Леонидович уже не мог унять свое раздражение.

– Ну так давайте из солидарности сменим сегодня меню, – усмехнувшись, предложил он. – За рецептом дело не станет. Я дам. Тем более он проще пареной репы. Берем несколько неотвеянной ржи, перемалываем прямо с мякиной, и – voila – получаем пушной хлебушко. Глотать, правда, тяжеловато, зато на вкус ничего – совсем как обыкновенный хлеб.

– Довольно! – остановила его Лиза.

– Ах, Лиза, – несколько раздраженно прервал её отец. – Не то ты говоришь.

Лиза метнула на отца быстрый, как молния, взгляд, в котором смешивалась и досада на свою запальчивость, и досада на отца, указанная ей не очень деликатно.

– Но наша совесть страдает, – отвернув лицо в сторону, сказала она.

– То-то и гнетёт меня, поверьте, – поднял на неё глаза Сергей Леонидович, и в них можно было различить подлинную муку, и Лиза считала её.

– Пушной, – мне казалось, – неуверенно проговорила она, – это лучший. Так, во всяком случае, это звучит… Пушистый… – ещё тише сказала она.

– Да, готовится из неотвеянной ржи – вот и пушной, – развеял её недоумение Сергей Леонидович, – а то есть ещё добавочки, из лебеды, например, или из льняной мякины, или из дерева гнилого, – тоже, доложу вам, у Бореля не подадут ни за какие деньги.

– Ах, Сергей Леонидович, – недовольно, капризно возвысила голос Лиза. – Экой вы мастер делать всем неудовольствие. – Она сорвала с груди букетик колосьев и бросила его на свою тарелку.

Ланович-старший чуть откинул корпус, выпятил и поднял нижнюю губу и, благодушно уставившись на Сергея Леонидовича своими голубыми навыкате глазами, словно хотел сказать: "Ну, что тут поделаешь! Кипит молодая кровь!"

"Г-н Чудновский сообщает нам, – писал Сергей Леонидович, – что уголовный закон радикально и, так сказать, принципиально расходится с обычным воззрением народа в основном отношении к преступлению и преступнику: в то время как уголовный закон в преступнике видит «злую волю», сознательно стремящуюся нанести вред целому обществу и отдельным его членам, обычное мировоззрение видит в преступнике главным образом «несчастного», жертву несчастно сложившихся обстоятельств. Первый исходит из того, что общество не только вправе, но и обязано карать преступника, отомстить ему за содеянное им преступление, народ же в своём обычно-правовом мировоззрении полагает, что общество должно и вправе ставить преступника в такое положение, чтобы сделать его безвредным для общества и при этом не столько карать его, сколько исправлять и наставлять. Подход с позиций нравственности к рассмотрению разного рода правонарушений характерен для крестьянской судебной практики». Общия юридическия воззрения народной массы, поэтому, до сих пор смешиваются с краеугольными принципами древнего права, как оно нам известно.