Сергей Жадан - Интернат

Как у супругов, которые живут вместе не первое десятилетие: все приличные слова давно кончились, для коммуникации остались только проклятья. Не молчать же теперь, правда?

Паша с малым выбираются в зал ожидания. Проталкиваются сквозь толпу, поближе к окнам. За окнами, повернувшись к бойцам, надрывается Елисеич. Что кричит — не услышишь, но жестикулирует так энергично, что всё понятно. Дым от кухни разбивается дождём, стелется по земле. Меньше всего хочется выходить из здания вокзала, под дождь. Женщины в зале стоят, жмутся друг к другу, приникают к окнам. Так, словно смотрят кино без звука. В главной роли Елисеич. Великий немой. Размахивает руками, грозит кулаком, угрожающе показывает взглядом куда-то за горизонт. Внезапно поворачивается и замечает зрительскую аудиторию — десятки испуганных женских лиц, внимательно следящих за каждым его движением и жестом. Запинается на какое-то мгновение, окидывает всех суровым атаманским взором, фокусирует взгляд и снова начинает кричать — ободряюще и призывно. Лексику, похожу, использует ту же самую, но зато как-то сразу подбирает живот, даже щёки подтягивает — военный, одним словом. Паша наблюдает за ним и ловит себя на мысли, что взгляд у Алексея Елисеича такой настойчивый и пронзительный, будто он обращается непосредственно к нему, к Паше, будто именно с ним, с Пашей, делится чем-то сокровенным. Чёрт, так и есть, доходит до Паши, он же именно мне и кричит. Паша расталкивает женщин, пробивается к двери, открывает её. Представитель, долетает до него недовольный голос Алексея Елисеича, ёбаной общественности. Паша спускается по ступенькам, накидывает на голову капюшон. Малой не отстаёт, идёт следом, держа в руках биту. Подходят, Паша протягивает Елисеичу свою задеревенелую руку. Елисеич напрягается, но пожимает. Малому тоже пожимает, по инерции. Похоже, не знает, как говорить, подбирает интонацию. Понятно, что так, как с бойцами, говорить с Пашей нельзя: во-первых, представитель общественности, во-вторых, рядом ребёнок. Поэтому собирается с мыслями, смахивает капли с лица, кивает толстой щекой в сторону кухни.

— Значь так, — говорит сорванным командирским голосом, — как и обещали, — показывает на кухню. — Организовываем, — говорит, — приём пищи. Еражданского населения, — добавляет деловито. — Вы, значь, уважаемый представитель общественности, этим и займитесь. Такие, значь, инструкции, — говорит. — Из центра, — добавляет.

Бойцы смотрят на Пашу с ненавистью. Мол, если бы не этот мудак, отсыпались бы, не мокли тут, на этой богом забытой привокзальной. Паша ловит на себе эти взгляды, полные справедливого негодования, но деваться некуда: назвался представителем общественности — обеспечивай бесперебойный приём пищи. Чем он и начинает заниматься. Возвращается в зал, где его сразу же обступает толпа женщин — мокрых, недоверчивых, молчащих, но уже в этой молчанке Паша чувствует претензии и недовольство. Так что сам решительно поднимает руку и начинает говорить.

— Значь так, — говорит, — инструкции, как и обещали, — говорит. — Приём пищи, — добавляет, — гражданского населения, — уточняет. Женщины слушают, не перебивают. Паше кажется, что его просто не понимают, какими-то не теми словами он говорит. Опускает руку, поправляет очки.

— Послушайте, — говорит устало. — Там, — показывает за окно, — можно поесть. У кого есть посуда — подходите.

— Автобусы будут? — так же устало спрашивает его женщина в траурном платке.

— Обещали, — отвечает Паша.

— Из центра? — спрашивает женщина.

— Из центра, — не возражает Паша.

Женщины тянутся на улицу, прикрываются от дождя кто чем может, идут под навес, протягивают пустые посудины. Боец в грязном белом халате и резиновых перчатках щедро накладывает какую-то мокрую кашу с кусками тёмного мяса. Другой разливает чай в кружки и термосы. Всем хватит, смеётся он, всем, бабоньки, хватит. Женщины не реагируют, даже не плачут. Холодно, мокро, хочется есть. Берут свою пайку, бегут под потоком воды назад, в помещение вокзала. Паша стоит на ступеньках, делает вид, что контролирует процесс. Малой нырнул в толпу, нарыл где-то одноразовую тарелку, прибегает с кашей. Половину глотает сам — жадно и быстро, как утка, — остальное суёт Паше. Тот сначала отнекивается, мол, не голодный, но не выдерживает, берёт ложку, быстро доедает за малым. Сразу же чувствует, как давно не ел, как проголодался. Устало прислоняется спиной к колонне, разглядывает толпу сквозь дождь. Женщины проходят мимо него, кое-кто кивает ему, как старому знакомому, мол, всё нормально, спасибо, едим. Смотрят на него, как на главного. Может правда думают, что он тут за что-то отвечает. К тому же Елисеич общается только с ним — исключительно, подчёркнуто. Подходит, потирает зябко руки, завершаем, говорит, приём пищи, согласно инструкциям.