Сергей Жадан - Интернат

И вот прошло полтора года. Репетиторы стали не нужны. Дети разбежались. Марина от него ушла. Трудовик оказался по другую сторону фронта.

Добегают до ступенек, обрывающихся вниз, в город. Малой устал, отстаёт, сплёвывает слюну. Паша забирает у него рюкзак, присобачивает на грудь, как парашют. Ему не тяжело, у него рюкзак почти пустой, разве что консервы глухо стукаются друг о друга. А малой заметно сдал, ему бы посидеть где-нибудь в тепле, но где ты здесь найдёшь тепло? Туман совсем рассосался, и над городом висит круглая, цвета подсохшего сыра луна, подсвеченная снизу красным, словно её обмакнули в тёплую кровь. Небо пустое-пустое, ни одной звезды, ни одного движения, только мертвенное свечение луны над этой долиной смерти, которую им нужно перейти от начала до конца. Поодаль, за железнодорожными путями, что-то горит высоким белым огнём. В другом месте тлеют опавшие дымы. И по всему городу слышны деловитые автоматные очереди. Вообще, в городе ощущается движение. Будто там, под полной луной, по разбитым улицам носятся невидимые толпы в поисках тепла и пищи. Отсюда их не видно, но хорошо слышно, и от этого становится ещё более жутко.

— Спускаемся? — спрашивает Паша скорее сам себя.

Малой едва заметно кивает головой, но продолжает стоять, не двигается. Тогда Паша крепко берёт его за руку, так крепко, как только может. Малой обхватывает его ладонь, хватается за его мёртвые пальцы, как за что-то, чему единственному можно в этой жизни доверять, и они идут. Первые пятьдесят ступенек. Ветер выдувает из долины запах застоявшейся воды, запах фармацевтики. Ещё пятьдесят. Ступеньки осыпаются под ногами, похоже, прошлой ночью им крепко досталось: обломки катятся вниз, выскакивая прямо из-под подошв. И ещё пятьдесят. Срезанное осколками дерево, аккуратный след от мины оттиснут на асфальте. И ещё пятьдесят. И ещё. Город становится ближе. Всё ближе становится запах дыма, всё ближе становится чувство страха, чувство беспомощности. И ещё. И ещё пятьдесят, последние.

Через парк выходят на улицу, вдоль липовой аллеи добираются до трамвайного кольца, пригибаясь, выскакивают на трассу, перебежками, стараясь не останавливаться на открытом пространстве, добегают до площади. Стоят под елями, прячутся. С той стороны площади — Дворец культуры. Чёрный, выгоревший изнутри. Окна высажены взрывной волной. Похож на телевизор без кинескопа. За ним начинаются дворы пятиэтажек, дворами можно выбраться дальше, по направлению к проспекту. Главное — перебежать сейчас площадь. Паша внимательно осматривается. Вроде никого. На площади пусто и тихо. Перебежать её — минутное дело. Но всё равно страшно: никто не видит тебя, но и ты точно так же никого не видишь. Луна висит как раз над зданием Дворца, будто подсказывает: давайте не тратьте время, бегите прямо на мой мёртвый свет. Побежали, шепчет Паша, не выпуская руки малого, и они ломятся вперёд. И как только спасительные ели, за которыми они прятались, остаются позади, откуда-то из-за площади, сбоку, от дороги, становится слышен неумолимый лязг гусениц по асфальту. Ещё далеко, в квартале отсюда, однако Паша уже безошибочно различает: шестьдесят четвертый, ни с чем не спутаешь. Гоняется он за мной, что ли, паникует Паша и отчаянно бежит вперёд, волоча за собой малого. Пятьдесят метров. Танк уже где-то рядом, за ближайшим от площади домом. Ещё пятьдесят. Сейчас, сейчас выскочит, Паша его уже чувствует. И ещё пятьдесят, и ещё. Уже здесь, вот уже вывалился из-за угла, ещё несколько метров — и выкатится прямо на них. Паша ускоряет бег, малой сзади начинает реветь. Ещё пятьдесят. Ботинки становятся тяжёлыми и горячими. В таких ботинках только на дно идти. Луна делает предметы близкими и чётко очерченными, с жёлтым отливом, с потусторонними тенями. Шестьдесят четвертый уже гремит за их спинами, не оглядывайся, кричит сам себе Паша, ни за что не оглядывайся, не оглядывайся. Ещё несколько мгновений — и они залетают за угол, падают на асфальт, на битый кирпич, на пустой пластик бутылок, на собачье дерьмо и рваные афиши, катятся, сдирая кожу с ладоней острыми камнями. Паша сразу же прикрывает собой малого, будто это может помочь, будто так его не заметят. А их и правда не замечают: шестьдесят четвертый, не задерживаясь, катит в сторону трамвайного кольца — туда, откуда они только что прибежали. Разминулись, думает Паша, повезло. Встаёт, поднимает малого. Тот трёт ушибленный локоть. Куртка на плече порвалась, левая кроссовка треснула. Зато слёзы высохли. Сами собой.