Сергей Жадан - Интернат

— Дальше куда? — наконец произносит Паша.

— Прямо, — кивает малой вперёд. — Там окружная.

Впереди чернеет поле подсолнухов, с несобранным прошлогодним урожаем. Тёмные, высушенные за лето подсолнухи похожи на выгоревший лес. За подсолнухами видно ещё одну лесополосу, и уже там — окружная. Осталось пройти сквозь подсолнухи.

Паша идёт первым, малой уже привычно идёт за ним. Подсолнухи расступаются, больно бьют по рукам, вода затекает в рукава. Так и будут стоять, думает Паша о подсолнухах, как зомби. Забытые и проклятые. Пока кто-нибудь всё это поле не перепахает.

Идут дальше, медленно, но идут. Небо темнеет, лесополоса надвигается чёрной массой. Остаётся метров двести, сто пятьдесят, сто. Постепенно в предвечернем воздухе очерчиваются отдельные деревья, выделяясь на общем тёмном фоне. И в это же время за деревьями ясно и чётко проступает военная техника — колонна грузовиков, тягачей, танков, бронетранспортёров. Не спешат, движутся без конца и края: первые скрылись за развилкой, последних не видно в вечерних сумерках. Едут и едут, прокатывают по подмёрзшей трассе. С юга едут, ловит себя на мысли Паша. Со стороны государственной границы. Бывшей государственной границы, — поправляет сам себя. Бывшей.

— Сколько их, — заворожённо говорит малой.

— Не вовремя мы, — отвечает на это Паша.

— Ага, — соглашается малой, — вышли бы на полчаса раньше, поголосовали бы на окружной. Представляешь? — коротко хмыкает он.

— Что делаем? — колеблется Паша. — Переждём?

Тут вдруг один из грузовиков выруливает из колонны, притормаживает, из кузова выпрыгивают трое военных. Паша мгновенно приседает, тянет малого за собой. Тихо, шепчет, не шевелись, идут сюда. Военные действительно заходят в подсолнухи, лениво продвигаются в их сторону. Расстояние становится всё меньше, Паша слышит, как ломаются под ними подсолнухи, слышит, как кто-то начинает громко смеяться, как его обрывают, как они настороженно замолкают, останавливаются, прислушиваются к послеобеденной тишине. Разглядывают туман, разглядывают дымы на горизонте. О чём-то советуются, разворачиваются, быстро возвращаются к грузовику. Машина трогается, вклинивается в колонну, растворяется в ней.

— Назад, — так же тихо говорит Паша. — Быстро назад.

И, пригибаясь, бежит назад, в сторону оврага. Малой послушно бежит следом.

Где-то около шести, уже в темноте, возвращаются в частный сектор. Какими-то едва приметными тропками выходят на улицу. Паша по дороге подбирает куски кирпичей — отбиваться если что. Но улица пустынна, шаги отдают гулким эхом, город вздрагивает где-то во тьме, словно измученный человек во сне. Земля подмёрзла, дышать холодным воздухом больно, но приятно. Отогреемся в интернате, думает Паша, переночуем, завтра ещё раз попробуем.

— Замёрз? — спрашивает малого.

— Нет, — врёт тот.

Ясно, что замёрз, думает Паша. Холод делает руки и лицо бесчувственными, хочется скорее оказаться в тёплом помещении: пусть без света, пусть без воды, главное — чтоб не холодно, главное — согреться.

Проходят мимо колодца. Паша даже в темноте замечает свежие следы от гусениц. Так, словно кто-то крутился здесь, на перекрёстке, не зная, куда ехать дальше. Паша напрягается, но малому ничего не говорит. Идут дальше. Хуже всего то, что и следы ведут прямо к интернату — куски глины и чёрного грунта на мокром сером асфальте свежие, только что оставленные. Малой, похоже, тоже всё заметил и понял, но молчит, ничего не говорит, прячет голову в плечи, греет руки в карманах. Биту давно несёт Паша, зажав её под локтем, как французский багет. Проходят разбитую остановку, подходят к парку. Заходить страшно: пространство между деревьями особенно пустынно, попадёшь в такую пустоту — засосёт, не выскочишь. Малой отваживается, первым ступает на дорожку. Идёт между мокрых стволов, осматривает сумрак под ногами, чтоб не споткнуться о чью-нибудь отрубленную голову. Наконец проходят парк, выбираются к воротам.

— Замок, — тихо говорит малой.

— Что замок? — не понимает Паша.

— Замок сбили, — поясняет малой.

Паша присматривается. Замок действительно сбит, хотя ворота аккуратно прикрыты. Малой делает шаг вперёд.

— Стой, — Паша крепко хватает его за плечо. — Куда?

Стоят, смотрят, не знают, что делать. Замечают, как кто-то подходит: идёт из темноты, от интерната, прямо на них. Физрук, думает Паша, за водой идёт. И ворота он открыл. Ключи только у него. Но из темноты на них надвигается кто-то низкий и неразличимый, какой-то гном с коробкой в руках. Паша пугается. Гном, похоже, тоже. Паша быстро подсвечивает мобильным, свет экрана на несколько секунд выхватывает из темноты острые углы и глубокие впадины лица. Осенняя куртка до колен, похоже, с чужого плеча, спортивные штаны с белыми лампасами, заскорузлая и растоптанная зимняя обувь. На голове — чёрная шапочка. Лицо тяжёлое, изрубленное морщинами. Чёрные круги под глазами — проблемы со здоровьем. Очевидно, плохой запах изо рта, проверять не хочется. В руках — упаковка с макаронами. За те несколько секунд, пока светится экран, гном успевает разглядеть Пашину бороду, тяжёлые ботинки, биту в руках, сразу же напрягается. Но бросает взгляд на малого и расслабляется: понятно, интернатские.