Виктор Бычков - Вишенки

Помимо того, что засеяли ему и рожью, и пшеничкой, убрать бы, так загорелся козой. Мол, на корову не справится, а вот козочку хорошую ещё сможет держать. И взял козлёнка от молочной козы у Кольцовых, изладил стайку.

Парни сенца маленько подвезут, а он сам уж и полынных, и берёзовых веников наготовит в зиму для козушки.

Старушка сидя сможет выдоить удойницу, не корова ведь.

– Ладно, Прокоп Силантьевич, – укоряла деда Глаша. – Мужикам нашим продохнуть некогда, а тут ты со своей козой. Крынку молока как-нибудь для вас с бабушкой Юзефой выкроим, не волнуйся. Только уж не загружай ты их по пустякам.

Но дед не сдавался, не оставлял в покое соседей, каждый день появлялся то на лугу, то с утра ждал у ворот.

– Я косой не потяну, так вы, паря, подсобите, а я уж в ясельки козушке кину, будьте покойны.

– У меня из стожка возьмёшь, чего ты.

– Э-э, паря! Твой стожок – это твой стожок, чужой. А вот если он стоять будет у меня, за моим огородом, то он будет, помимо прочего, и душу мою старческую согревать, тешить. Мол, я ещё хозяин, я ещё хоть что-то да могу делать на этой земле, а ты говоришь…

– Да с чего ты загорелся козой-то, дедунь? – не выдерживал Егор.

– Глашка молочка из-под коровки принесёт, будет с вас.

– Ладно, бабский волос длинный, ум – короткий, ей простительно, – гнул своё дед. – Но ты-то, Фимушка, мужик. Соображать должен.

– Поясни, чего там, – не обижался Гринь.

– Крайний раз говорю, поверь моему чутью, Егорыч, коза – спасение.

– Ну-ну.

– Помяни моё слово, обдерёт нас новая властя как липку. А жрать-исть что будешь? Я то есть? Ты-то, молодой, найдёшь. Не найдёшь, так украдёшь. А нам с бабкой что, ложись и помирай? А тут козочка! Вот и спасение! По кружечке молочка, надеюсь, из-под неё нашморгаем, и мы готовы новый день стречать, вот так-то, паря! Помирать-то от голодухи не с руки, как ни крути. Так что дело я затеял правое, верное, осталось, чтобы вы помогли. Без вас мне не управиться.

Вынудил! Марфа оставила в зыбке сына на попечение бабушки Юзефы, а сама с Глашкой лодкой переправили, а потом на себе стаскали маленько сена, сложили в стожок у деда на подворье. Для козы на зиму должно хватить.

Успокоился старый, а теперь как мог помогал мужикам на жатве.

Щербич снял со своих полей одну жатку-самосброску с парой лошадей, позволил Гриню и Кольцову быстрее управиться с домашними делами и полностью перейти к винокурне и посадке садов. Заодно соседи и дедову деляну выкосили, тайком, правда, чтобы Макар Егорович не прознал. Молодицы следом вязали снопы, грузили в кошеву, запряжённую быками, и вот тут уж дед Прокоп правил к овину, сбрасывал на землю и опять на поле.

По вечерам складывали снопы в стога, на просушку, до полного вызревания. Молотить будут потом, как маленько управятся, освободятся. В стожке хлеб – это уже не в поле. Не на столе, правда, ещё, но всё же. На деревню не ходили, новостями не интересовались: не до того, работать надо. Летний день год кормит. Вот и спешили.

В работе Глаша забывалась, втягивалась в каждодневную круговерть, не до личных переживаний. К вечеру падала на кровать, засыпала, не успев прикоснуться головой к подушке. Однако в поле, когда монотонная работа, от мыслей куда деться? Вот они снова и снова забивают голову, кружатся вороньём, выворачивают всё на изнанку. Это ж куда годится? Баба как баба, да какая ж она баба? Молодая девка ещё, а родить так и не может. Год почти как замужем, как спит с мужиком, а всё пустая. Под большим секретом у Марфы выспросила, от стыда сгорая, как у ней с Данилкой в постели, так же, как у Глашки с Ефимкой или как? Сестра-то уже родила, а она всё порожняя, не может никак забеременеть. Что за наказание такое? Что за напасть на неё?

– Ой, Глашка! – зарделась вся, засмущалась Марфа, приобняла сестру, прижалась к ней. – Что ж ты такое спрашиваешь? Мне слушать стыдно, а ты?

– А мне, Марфушка, а мне как, родная моя, – заголосила на плече у сестры. – И стыдно, и обидно, и ещё как-то, слов не найду, чтоб обсказать тебе, а только плохо мне, сестричка милая, кто бы только знал! И как мне эту боль выкричать, от неё избавиться? Как мне смотреть в глаза мужу, людям? Во мне причина, во мне. Я же как корова яловая в хозяйстве, от которой стараются избавиться. Что ж я, не понимаю, что ли?

Грядки последние высадили, подуправились, и Марфа почти насильно заставила пойти в Слободу к старому доктору Дрогунову Петру Петровичу.

– Да как же я перед чужим мужиком, хоть и доктором, открываться должна? Нет, лучше утопнуть за родителями вслед, только не это!