Виктор Бычков - Вишенки

– С чего ты взял, дедунь, про меня?

– А мы что, слепые, не видим, или глупые, не понимаем? Маешься ты без дитёнков, маешься. Конечно, плохо, когда баба не рожалая. Хотя бывает, жёнка как бы в завязанном мешке год – другой ходит, а потом как развяжется, как посыпятся ребятишки, что горох. Всякое бывает. Могет быть, и у тебя так с Ефимкой, кто ж его знает? Как бы ни было, но тут твоей вины нет, и стыда тоже. Чего ж тут стыдного? Что ж ты думаешь, что люди кругом непонятливые? Нет, конечно. Хотя дураки есть, но их не след брать всерьёз. А насчёт дитёнков, вон возьми меня. Я, может, тоже хочу с Юзей своей сродить себе сына заместо утопшего под Цусимой, ан нет! Не получается! Ну и что? Нам не жить? Дура ты, Глафира, вот мой сказ, – сделал заключение старик. – А глупости из головы выкинь, живи Богом данную жизнь, и нас красой своей да наливочкой радуй, итить твою в раз туды.

В тот раз не стала спорить или что-то говорить деду, однако разговор запал в душу, запомнился. Всё правильно. Умные люди делают вид, что так и надо с ней, с Глашей. Мол, нет дитёнков, значит так Богу угодно, и относятся спокойно, вида не кажут, не упрекают, не смеются, по глазам не бьют.

Вроде как правильно все говорят, рассуждают, а вот сами бы встали на её место, тогда бы она посмотрела на них, как бы они говорили, советовали. То-то и оно! Советовать, рассуждать – это одно. А вот так жить, зная, что ты обречена пожизненно быть без дитя, без своей кровинушки… Не услышишь детского лепета, не увидишь первых шагов, никогда не замрёт твоё сердечко от жалости, умиления, от любви, от сострадания к дитёнку, не задохнешься от запаха любимого, родного тельца – это как? Как жить? Боже, неужели она никогда не возьмёт на руки ребёнка, своего ребёнка? Это же высшее предназначение женщины, а она? Она лишена этого. За что? Кто лишил? Чем провинилась она, Глаша, перед Богом? И что сделать надо, какую молитву сотворить, какому Богу помолиться, куда сходить, чьего совета послушать, чтобы чувствовать себя полноценным человеком, матерью? Кто даст совет именно тот, что надо, которого требует, ждёт израненная душа Глаши? Нет ответа, как и нет совета. Сочувствие – да, она видит и ощущает почти на каждом шагу от мужа, сестры, а вот теперь и соседи Волчковы не остались в стороне, стараются рассудить, помочь остаться в жизни, жить, как и прежде, но без ребёнка, её ребёнка. А она уже не может и не хочет оставлять на волю случая, плыть по течению.

А зачем Ефим должен страдать из-за неё? Он что, обязан жить с такой пустой жёнкой? Для чего? Всю жизнь смотреть виновато на мужа, а ему всю жизнь видеть виноватый взгляд жены? Это же наказание, кара Господня! Ефим не должен страдать, нет, она не позволит. Она даст ему волю, освободит его перед Богом, перед людьми. И её страдания закончатся, вон и мамка с папкой просят, зовут. Чего уж там, переболеют и забудут. А её страдания закончатся, потому как нет страшнее раны, чем рана на душе.

С каждым днём Глафира всё сильней и чаще стала задумываться, уходить в себя.

Это не осталось незамеченным мужем. По ночам он иногда просыпался от всхлипывания жены, трогал её мокрое от слёз лицо, мокрую подушку, и у самого останавливалось сердце от любви к Глашке, от жалости к ней и от своего бессилия. Как такое могло случиться? Ведь мечтали, как народятся детишки, вон даже имена им приготовили, и девочкам, и мальчикам. А что получается?

Обнимал, прижимал к себе жену, целовал заплаканные глаза, успокаивал и её и себя. Уставшие, засыпали в очередной раз с твёрдой уверенностью, с надеждой, что вот сегодня, сейчас у них всё получилось и отныне всё будет как у людей. Но проходило время, и всё оставалось по-старому.

Нет, Ефим не злился, не обижался на Глафиру, не искал виновных. Он просто жил, жил и надеялся, что всё когда-то образуется и они заживут как и все люди. И успокаивал, вселял веру, надежду Глафире, не давал ей пасть духом, поддерживал её.

А тут ещё работа на винокурне отвлекала, забирала почти всё время. Некогда было подумать о себе, лишний раз перекреститься.

Устанавливали новое оборудование, из-за границы Макар Егорович Щербич выписал динамо-машину, которая и давала свет, и крутила оборудование, давила сок. Пошло винишко, что из вишни делали, отгружал обозами на железнодорожную станцию. Подходила продукция из нового урожая давальческих яблок. Надо было принимать яблоки у населения, вести расчёты, делать задел на зиму, чтобы не простаивать в будущем, чтобы производство было непрерывным. Не упускать из виду склады, следить, чтобы не гнили уже заготовленные фрукты.