Виктор Бычков - Вишенки

– Какая ещё Ульянка? – не поняла Агаша.

– Ну, наша Ульянка, наша сестричка, что сейчас живёт у тёти Глаши и евойной папки дяди Фимки?

При последних словах сына Марфа обхватила его, крепко прижала к себе.

– Будет, будет, мои хорошие, – она уже поняла, что прощена детьми, и от этого вдруг стало легко, покойно на душе. – Будет, куда ж она денется? Мы же все свои.

– А ты когда это успел узнать, что её зовут Ульянкой? – спросила Надя.

– Как папка убёг от Гриней, а я остался. Так тётя Глаша мне показала сестричку и сказала, что её зовут Ульянкой. Я ещё три раза сплюнул.

– Это ещё зачем? – спросил Вася.

– А чтобы не сглазить, – со знанием дела, серьёзно ответил Стёпа.

Последние слова мальчика утонули в громком хохоте. Смеялись все, включая Вовку и самую младшую Танюшу, которая ещё не понимала причину смеха, но была искренне по-детски рада весёлой обстановке в доме, когда на смену крикам и слезам пришёл наконец-то смех.

– Где ж папку нашего искать-то, вот беда? – Марфа обвела глазами семейство, остановилась на Кузьме. – Что думаешь, сынок?

– Тебе бы самой, мамка, найти его. Тут мы вам не советчики, не помощники. Вы уж сами, сами, родители дорогие. Без нас натворили, без нас разбирайтесь, мы можем только помешать вам, не дай Бог.

Она и нашла, нашла утром у себя в огороде за домом, в саду под ветвистой яблоней. Укрывшись рядном, Данила спал на голой земле в обнимку с винтовкой, которую достал из тайника. Рядом стояла недопитая, на дне не больше кружки, трёхлитровая бутыль настойки.

Марфа села рядом, положила руку мужу на голову и так сидела, ждала, пока он не проснулся. Увидев рядом жену, с недоумением огляделся вокруг, вспомнил всё, гримаса боли исказила осунувшееся, небритое лицо, резко отшатнулся, сбросил с себя руку.

– Прости меня, Даня, – она не называла его таким именем давно, с рождения первенца Кузьмы, а всё отец да отец. А тут вдруг вспомнила. – Что хочешь, делай со мной, Даник, только прости, – придвинулась ещё ближе, низко опустив голову. – Я сестру спасти хотела, ради неё всё, не блуд это, Даня, родной.

Муж не отвечал, только тяжело дышал, сопел рядом.

– Тебя, не знаю, – наконец разомкнул губы Данила. – А его – ни-ког-да!

И снова они молчали, как чужие. Она всё порывалась коснуться рукой мужа, норовила погладить голову, прижаться к нему как в прежние времена, а он как будто чувствовал, предугадывал желание жены и отодвигался дальше, повернувшись к ней спиной.

– А винтовка зачем? – спросила она.

– Застрелить вас хотел, – и замолчал.

Замолчал надолго, потом всё же продолжил:

– Или самому застрелиться.

Сунул руку в карман, вытащил наган, что когда-то забрал у насильника Глаши. Крутанул барабан, заворожено смотрел, как вращаются, шелестят, мелькают отдающие золотом головки пуль.

– Иди домой, – проговорил глухо. – А не то, не дай Бог…

Жена встала, молча пошла через сад, боясь остановиться, посмотреть назад. За хлевом у стены находились старшие Кузьма, Надя, Агаша, рядом тёрся Вася. Видно, дети стояли здесь давно, наблюдали за родителями.

– Ну что, мама? – Агаша первой кинулась к маме.

– Ни-че-го, – грустно ответила Марфа. – Пьяным спал.

– Вот и ладно. Душой отходит, слава Богу, – заметил Кузьма. – Время, только время нужно, и всё.

– Сынок, пойди сюда, – позвала мать.

Они отошли в сторону, и Марфа рассказала про оружие.

– Ты проследи, сына, где он прячет, да перепрячь. А то мало ли чего…

А над Вишенками зарождался новый весенний день. Осела пыль после коров, парили аисты в вышине, солнышко брызнуло все себя без остатка, подарило земле в очередной раз тепло и свет. А землица и не против такого подарка! С великой охотой, с большим желанием пользуется, впитывает в себя и возвращает обратно молодыми побегами деревьев, ярко-зелёной клейкой листвой, нежными, хрупкими всходами на колхозных полях, бурно тянувшейся вверх травой на заливных лугах, что за Деснянкой.

Весна-а-а! Жизнь!

Настоятеля Слободской церкви отца Василия, в миру – Старостина Василия Петровича, забрали из дома ночью, ближе к рассвету.

Деревенька спала, как и спали другие селения этого небольшого прихода со своими жителями, что раскинулся, спрятался от мирской суеты, затерялся среди густых лесов да огромных болот на границе России и Белоруссии. Не спал только юродивый Емеля, сосед батюшки. Ещё со второй половины ночи появились вдруг боли в суставах: их стало крутить, выворачивать. Но не от этого, не от боли он проснулся. Сон ему приснился.